Мусри также усердно копался на земле, принадлежащей Подставь спину, как и окружавшие участок Рахима арендаторы. Окучивал мотыгой уже высаженную рассаду. Объяснил хозяину план засева — где поднимется ячмень, где чеснок, где лук. Показал собранную из плотно скрученных вязанок тростника хижину. Потребовал денег, помощников, женщину. Потом они, после захода солнца, посидели под пальмой, налакались темного пива. Рахим поинтересовался у Мусри, не пора ли тому обзаводиться семьей? Мусри ответил, что женщина нужна ему для хозяйства, а не для деторождения. Ну их, этих детей!.. Нарожаешь, а они возьмут да сядут в худую лодку. Он махнул рукой. А вот хозяину пора брать жену. Рахим сначала чувствовал себя скованно, потом после пива расчувствовался — на Мусри вся надежда. Через пару месяцев ему опять в поход, и если раб окажется ленив и злонравен, что останется от хозяйства? Ты его потом хоть пори, хоть убей, упущенной выгоды не вернешь. Мусри еще раз выказал хватку, сразу потребовал себе долю с урожая. Он уже тут все разведал, в Вавилоне и предложил составить с ним арендный договор.

— Зачем тебе договор? — насторожился Рахим.

— Эх, хозяин, — вздохнул Мусри. — За перевозку груза со мной сполна рассчитались. И ты не подвел… Но не со всеми у вас тут можно договориться. Твой брат приходил, грозил земельку прихватить — будто ты ему этот участок в аренду сдал. Писец из храма бога луны, которому принадлежат главный оросительный канал, а также большая часть здешних арыков, тоже на меня косится. Твоя земля — бывшее владение какого-то Хашдии, а он был членом храмового совета и жрецом, который нес покрывало Сина. Тебе лучше бы сдать землю мне, и чтобы все было по закону, с печатями, с глиняной табличкой. Свидетели должны быть из сильных, брата «друга царя», кудрявобородого Иддину пригласи. Как только женишься, подари часть имущества жене, и тут же составь купчую. Тогда мне будет чем крыть перед Базией.

Рахим остолбенел.

— Он что, уже и сюда руки загребущие протянул?

Мусри кивнул.

— Заглядывал… — вздохнул Мусри. Требовал предъявить права на землю, может, я самовольно ее захватил. Так что смотри, хозяин. Мы с тобой спелись, с тобой я работать рад, но знай — Базия просто так не отступит. Может и через суд землю оттяпать.

— У кого? У меня?.. У отборного? Кого сам царь привечает? Ты в своем уме? Кто же со мной в суде посмеет тягаться?..

Мусри пожал плечами.

— Не загадывай хозяин… Ты все время в походах, а война, сам знаешь, дело скользкое. Сегодня ты господин, щелкаешь бичом, а завтра раб, ковыряешься в чужом краю. Кто может знать предначертанное богами?

Хвала святыням Вавилона, что Рахим в ту пору послушался раба. Печень, правда, бунтовала разговаривать на равных с добытой в бою, человеческой добычей, и все-таки разум взял вверх. Рахим укротил гордыню. Посоветовался с Бел-Ибни. Тот объяснил молодому парню, что арендный договор с Мусри ничем не ущемляет его права собственности на раба, однако эта табличка становилась охранной грамотой не только для Мусри, но и для него самого. Теперь никто не мог своевольничать на его участке. Даже опутать долгами был не вправе. Если, например, Мусри, заключит договор на закупку инвентаря, то в качестве залога он мог использовать только то имущество, которое отходило ему по условиям аренды. Стоило ему тронуть хотя бы ничтожную долю хозяйского и договор на закупку инвентаря мог быть объявлен недействителен. В этом случае пострадавшей стороной становился кредитор.

— Конечно, до той поры, — пояснил свою мысль старик-уману, — пока ты в фаворе у нашего господина.

Через неделю Рахим сторговал женщину для Мусри. Подставь спину обмолвился при Мусри, что была у него одна на примете. Из лупанария, правда, но хороша девка. Вполне бы тебе подошла, признался он рабу. Однако египтянин заявил, что у него уже одна на примете. Молодая кухарка-рабыня из дома Бел-Ибни по имени Шинбана, что означало «прекраснозубая»… Девица бойкая, и хотя она несколько побаивалась смуглого до черноты египтянина, однако пошла без сопротивления, без горьких слез. Двух работников Мусри нанял сам, взял аванс у хозяина. Так Рахим вновь остался с пустым карманом. Когда еще денежки у него заведутся?.. Надо еще собрать урожай, Мусри должен продать его, рассчитаться с господином, только после этого можно было думать о покупке городского дома. Так что выбора не было — хочешь не хочешь, а пора было отправляться в новый поход. Перед самым выступлением войска он успел переговорить с Иддину, и тот дал согласие выдать за него Нупту. Родня его тоже была не против. Пока Навуходоносор шел от победы к победе, его гвардейцам все двери были открыты.

* * *

Рахиму припомнилось, как он оробел, когда получил распоряжение от Набузардана вместе с декумом Иддину отправиться во вражеский город за местным наби, неизвестно зачем понадобившимся господину. Это случилось спустя два года после женитьбы, под стенами Урсалимму. Иддин-Набу тоже чувствовал себя не в своей тарелке, однако пришлых воинов-герим, в Иерусалиме не оскорбляли, не вопили вслед непристойности. Посматривали с любопытством, выжидающе, не более того… Все равно вавилоняне бдительности не теряли. Кто их знает, этих евреев?

Урсалимму Рахиму и Иддину не понравился — улочки тесные, кривые, куда ведут, никто не знает. Если иудеи называют свою столицу священной, то могли хотя бы улицы вымести, нечистоты убрать. Поверху переулки, проезды, проходы, часто перекрыты сводами и арками, над которыми тоже возведены жилые помещения, так что на мостовой и в самый светлый день сумрачно. Сапоги гулко грохают, всякий звук в таких тоннелях укрупняется, тревожит, заставляет покрепче сжимать рукоятку меча. Есть, правда, широкая дорога, ведущая к храмовому холму, но и та вихляет из стороны в сторону. Народу в городе много, мужчины крепкие, в случае чего стены пустыми не останутся. Храм и царский дворец, построенный Соломоном, после масштабов и красот Эсагилы, Этеменанки, городского дома Набополасара, проспекта Иштар-охранительницы в Вавилон казались сараями, обнесенными колоннами. Окна в стенах напоминали бойницы. Сам дворец Соломона показался им маловатым для такого славного человека, каким считался знаменитый иудейский царь. Как ни пыжился Иоаким, перестраивая его, украшая его, блеска, шибающего в глаза, не было. Дворец правителя Дамаска был куда изящнее, обширнее, наряднее.

В доме родителей Иезекииля появление чужих воинов произвело ошеломляющее впечатление. Все затаились… Иеремия вышел сам, на ходу заметно косолапил. Он был одет в ношеный хитон, черты лица крупные, борода густая, а на голове волос редкий. Что в нем было примечательного, воины понять не могли. Зачем этот местный грамотей понадобился могучему Навуходоносору?

Иоаким тоже выделил сопровождающих, которые довели Иеремию и вавилонских воинов до ворот и выпустили их в пригород. В пределах крепостных стен наби помалкивал, только теперь, когда все трое вышли на покатый склон холма, где располагались передовые пикеты вавилонян, осмелился спросить по-арамейски.

— Убивать ведете? — голос его дрогнул.

Рахим и Иддину переглянулись, пожали плечами.

— Велено доставить к повелителю, а зачем, нам не докладывали. А что, робеешь?