— Выходи первая, — сказал он, — ты будешь мне защитой.

Слова эти наполнили ее гордостью и счастьем, она встала перед дверью, а маркиз взвел курок своего мушкетона. Измерив взглядом расстояние от порога хижины до бревна, Монторан бросился на семерых синих, осыпал их картечью и прорвался сквозь них. Все три отряда кинулись к загородке, через которую перескочил вождь шуанов, и увидели, как он бежит по полю с невероятной быстротой.

— Пли! Пли! Черти, дьяволы! Какие же вы французы! Пли, негодяи! — кричал Юло громовым голосом.

Лишь только с гребня возвышенности раздались эти слова, солдаты и люди Гюдена дали дружный залп, но, к счастью для беглеца, плохо прицелились. Маркиз уже подбежал к воротам первого поля, и в ту минуту, когда он перепрыгнул через них на второе поле, его чуть не настиг Гюден, в ярости бросившись за ним вдогонку. Услышав близко за собою топот опасного противника, Молодец помчался еще быстрее. Все же они почти одновременно подбежали ко второй околице, но тут Монторан так метко бросил мушкетон в голову Гюдена, что тот, ошеломленный ударом, замедлил шаг. Невозможно описать тревогу Мари и то внимание, с каким смотрели на это зрелище Юло и его отряд. Все молчали, бессознательно повторяя жесты обоих бегущих людей. Молодец и Гюден вместе достигли белой завесы, образованной заиндевевшей рощицей, но вдруг Гюден повернул назад и спрятался за яблоней: показалось человек двадцать шуанов, которые до той поры не стреляли, опасаясь попасть в своего начальника, — теперь они изрешетили дерево пулями. Весь маленький отряд Юло кинулся спасать безоружного Гюдена, который отступал от яблони к яблоне, пользуясь для перебежки теми минутами, когда королевские егеря заряжали ружья. Он недолго находился в опасности. Контршуаны, соединившись с синими, во главе с Юло подоспели на выручку молодому офицеру, добежав до того места, где маркиз бросил в него мушкетон. В эту минуту Гюден заметил, что его противник, видимо, совершенно измученный, сидит под деревом в рощице; тогда он предоставил товарищам перестреливаться с шуанами, укрывшимися за боковой изгородью поля, обошел их и с быстротою лесного зверя бросился к маркизу. Заметив этот маневр, королевские егеря дикими криками предупредили своего предводителя о новой опасности, затем, выстрелив с обычной удачливостью браконьеров, попытались оказать сопротивление контршуанам, но те смело взобрались на земляную насыпь, служившую врагу укреплением, и взяли кровавый реванш. Шуаны выбежали на дорогу, тянувшуюся вдоль изгороди поля, где произошла описанная нами сцена, и захватили возвышенность, ибо Юло совершил ошибку, покинув ее. Прежде чем синие спохватились, шуаны засели за выступами и гранями скал; из-за этих прикрытий они могли безопасно для себя обстреливать синих, если б Юло выказал намерение забраться туда и дать бой. В сопровождении нескольких солдат Юло двинулся к рощице на поиски Гюдена; фужерцы, оставшись в поле, принялись раздевать убитых и приканчивать раненых, — в этой ужасной войне обе враждующие стороны не брали пленных. Маркизу удалось спастись; шуаны и синие обоюдно признали неприступность позиций неприятеля, бесполезность дальнейшей борьбы и думали лишь о том, как бы разойтись.

— Если я потеряю этого юношу, я больше не хочу заводить друзей! — воскликнул Юло, внимательно глядя на опушку леса.

— Ого! — воскликнул один из молодых горожан Фужера, обыскивая мертвеца. — У этой птицы желтые перышки...

И он показал землякам набитый золотом кошелек, который нашел в кармане у какого-то толстяка, одетого в черное.

— А это что у него? — сказал другой, вытаскивая у покойника из кармана редингота требник. — Вот так штука, это поп! — воскликнул он, бросив требник на землю.

— Ах, разбойник, и поживиться-то у тебя нечем! — сказал третий, найдя в карманах шуана, которого он раздевал, только два экю по шести франков.

— Зато у него башмаки знаменитые, — ответил один из солдат, собираясь снять их.

— Погоди, башмаки получишь, если они придутся на твою долю, — возразил один из фужерцев и, сорвав башмаки с ног мертвеца, бросил их в кучу собранных вещей.

Четвертый контршуан принимал деньги, для того чтобы поделить их, как только соберутся все участники экспедиции. Когда Юло вернулся с Гюденом, последняя попытка которого захватить Молодца оказалась столь же опасной, как и бесплодной, он нашел два десятка своих солдат и человек тридцать контршуанов перед грудой мертвых врагов: одиннадцать трупов было сброшено в канаву, вырытую вдоль изгороди.

— Солдаты! — строго крикнул Юло. — Я запрещаю вам делить это тряпье! Стройся! Живо!

— Гражданин командир, — сказал один из солдат, указывая Юло на свои башмаки, из которых вылезали все пять пальцев босых ног. — Ну деньги — пускай, черт с ними! Но вот этакие сапожки, — продолжал он, показывая прикладом ружья на пару башмаков с подковками, — этакие сапожки, командир, пришлись бы мне как раз впору.

— Ты позарился на английские башмаки? — оборвал его Юло.

— Как же так? — почтительно сказал один из фужерцев. — С самого начала войны мы всегда делили добычу...

— Вам я не запрещаю... Можете следовать вашим обычаям, — резко перебил его Юло.

— На, Гюден, возьми-ка этот кошелек, в нем немало луидоров. Ты хорошо потрудился, и твой начальник не будет сердиться, если ты возьмешь его, — сказал молодому офицеру один из его бывших товарищей.

Юло искоса взглянул на Гюдена и заметил, что тот побледнел.

— Это кошелек моего дяди! — крикнул Гюден. Изнемогая от усталости, он все же сделал несколько шагов, подошел к груде мертвецов, и первым бросился ему в глаза труп его дяди; но как только он увидел багровое лицо, уже с синими пятнами, окоченевшие руки и огнестрельную рану, он глухо вскрикнул и сказал:

— Идем, командир!

Отряд синих тронулся в путь. Юло поддерживал под руку своего молодого друга.

— Разрази меня гром! Успокойся! Все пройдет, — говорил ему старый солдат.

— Но ведь он умер! Умер! — отвечал Гюден. — Кроме него, у меня нет родных, и он все-таки меня любил, хоть и проклял. Если бы король вернулся, весь наш край потребовал бы моей головы, а старик спрятал бы меня под своей сутаной.

— Вот дурень! — говорили национальные гвардейцы, оставшиеся для дележа добычи. — Старик-то был богат и, уж конечно, не успел в завещании лишить его наследства.

Закончив дележ, контршуаны догнали маленький отряд синих и пошли за ними на некотором расстоянии.

Мучительная тревога прокралась вечером в лачугу Налей-Жбана, где до тех пор жизнь была так простодушно-беспечна. Барбета и ее маленький сын с тяжелой ношей за плечами — мать с большой вязанкой валежника, мальчик с охапкой травы для скота — вернулись домой в тот час, когда обычно семья садилась за ужин. Войдя в хижину, мать и сын напрасно искали Налей-Жбана, и никогда еще эта жалкая комната не казалась им такой большой, — такая чувствовалась в ней пустота. Потухший очаг, сумрак, тишина — все предвещало какое-то несчастье. Когда совсем стемнело, Барбета поспешила развести яркий огонь и зажгла два орибуса — так назывались смоляные светильники во всем крае, от берегов Арморики[36]до верховьев Луары, и название это до сих пор употребляют в вандомских деревнях за Амбуазом. Все свои приготовления Барбета совершала с той медлительностью, которая сковывает движения, когда человек поглощен глубоким чувством; она прислушивалась к малейшему шуму; нередко завывание ветра обманывало ее, она выходила за порог своей жалкой лачуги и возвращалась в тяжкой печали. Ополоснув два жбана, она наполнила их сидром и поставила на длинный стол из каштанового дерева. Не раз она устремляла взгляд на сына, который следил, чтобы не подгорели гречневые лепешки, но не в силах была заговорить с ним. На мгновение глаза мальчика остановились на двух больших гвоздях — обычно на них висело отцовское ружье, и Барбета вздрогнула, увидев, как и он, это пустое место на стене. Тишину нарушало только мычанье коров да равномерный звук капель сидра, падавших из-под втулки бочонка. Бедная женщина, вздыхая, приготовила в трех глиняных мисках похлебку из молока, мелко нарезанной лепешки и жареных каштанов.