Глаза Валентины сверкнули.

– А я твоя жена, Паулос. Мое место рядом с тобой!

– Только не на войне, – твердо ответил он. – Жена обязана слушаться мужа.

Отчаяние охватило Валентину.

– Я не хочу покидать Крит, Паулос. Я была счастлива здесь.

– Я тоже, любимая.

Он легко коснулся ее губ и нежно, сжав подбородок, повернул Валентину лицом к себе.

– Мы действительно очень счастливые люди, Валентина, – прошептал он, и поцелуй из нежного стал страстным и требовательным. – По-моему, – внезапно охрипшим голосом пробормотал он, наконец подняв голову, – Александру пора спать.

Они улыбнулись друг другу улыбкой людей, не нуждающихся в лишних словах.

– Я люблю тебя, – сказал он, вставая. – Люблю всем сердцем, телом и душой.

Она обняла его за талию, удовлетворенно положила голову ему на плечо, позвала сына, и семья вернулась на виллу. Позже она уложит сына и станет любить мужа, мужа, который так много дал ей, и они не оторвутся друг от друга, пока страсть не станет невыносимой.

Этим вечером они ужинали в маленьком увитом виноградными лозами дворике. Когда горничная убрала со стола и пожелала им доброй ночи, Паулос посмотрел на темное спокойное море.

– Я, пожалуй, возьму каик[21]и отправлюсь порыбачить на час-другой. Свежая рыба к завтраку не помешает.

Валентина повертела в руках стакан с мандариновым соком.

– Я дождусь тебя.

Глаза их встретились. Она посидит во дворике до его возвращения, а потом они вновь займутся любовью.

Шторм налетел внезапно и ниоткуда. Минуту назад морская гладь была невозмутимой, а в следующее мгновение вскипела белой пеной. Не уходя из дворика, не обращая внимания на бешеные порывы ветра, Валентина с растущей тревогой ожидала появления Паулоса. Молнии рассекали небо, и она забежала в дом за жакетом и помчалась в сад, а оттуда на берег. Крохотный причал, где обычно Паулос привязывал суденышко, был пуст. Огромные волны с грохотом бились о песок. Струи дождя хлестали по лицу, ветер бешено рвал волосы, и Валентина вернулась на виллу, чтобы попытаться вызвать по телефону портового инспектора из Чантии.

На ломаном греческом она молила его что-нибудь сделать. Но портовый инспектор, извинившись, объяснил, что шторм слишком силен, и ни одно судно не может выйти из гавани.

Валентина поплотнее закуталась в жакет и, спотыкаясь, выбралась на берег. Напрягая зрение, женщина всматривалась в непроницаемый мрак. Время от времени она видела на волнах крохотную точку, несущуюся к берегу, но каждый раз это оказывалось оптическим обманом. Валентина побежала вдоль берега, выкрикивая имя мужа, но рев бури заглушал голос.

– Он должен вернуться! Должен! Господи, прошу, верни его! – всхлипывала она, но огненный зигзаг снова разорвал небо, и в ослепительной вспышке вновь мелькнула водяная стена, с неутомимой яростью надвигавшаяся на сушу.

Жакет и платье насквозь промокли, но Валентина добралась до нависшего козырька скалы, образующей один рукав залива. Что, если он успел найти здесь убежище или ранен и не может добраться до виллы? Жив, но не в силах идти?

– О Паулос! Паулос! Пожалуйста, не умирай! Не оставляй меня! – кричала она, и добравшись до выступа и не найдя там ничего, кроме клочков пены, упала на колени и отчаянно зарыдала: – Я люблю тебя, Паулос! Люблю!

Его тело нашли на следующее утро. Волны вынесли его в пещеру, всего в двух милях от виллы. От каика осталось несколько обломков. По желанию матери Паулоса похоронили в Афинах. Яхта Хайретисов вошла в гавань Чантии, чтобы отвезти домой скорбный груз.

Валентина, убитая горем, сидела у гроба, сжимая маленькую ладошку Александра. Она закрыла виллу и не собиралась туда возвращаться. Без Паулоса вилла перестала быть домом.

Под черной вуалью ее лицо казалось мертвенно-белым. Слишком поздно она поняла, как сильно любила мужа.

– Тише, дорогой, – прошептала она сыну, когда тот снова заплакал. – Все хорошо. Все будет хорошо.

– Плохо, – возразил Александр с неоспоримой логикой. – Папы нет. Хочу папу.

Однажды она начала жизнь сначала, теперь пришел час сделать это сызнова. На сей раз опорой и утешением ей будет служить лишь четырехлетний сын.

– Все будет хорошо, – жестко повторила она. – Папа так говорил. Он хотел, чтобы мы были сильными.

И поспешно отвернулась, чтобы Александр не заметил слез, струившихся по щекам.

Мать Паулоса молила ее остаться в Афинах.

– Не могу, мама. Последнее, о чем просил меня Паулос, – увезти Александра в безопасное место. В Америку.

Эванджелина Хайретис, тяжело вздохнув, кивнула. Европа теперь неподходящее место, чтобы спокойно растить детей. Она потеряла сына и теперь теряет внука.

– Паулос был прав, – сказала она, глядя на темные занавеси, не пропускавшие солнечного света. – Ты должна исполнить волю Паулоса.

Валентина поцеловала ее в щеку.

– Мы будем писать вам, мама, и вернемся, как только закончится война.

Эванджелина снова кивнула и погладила невестку по руке. Потом будет слишком поздно. Мария вышла замуж за сына их друзей. Аристея помолвлена с молодым банкиром из хорошей семьи. Сама Эванджелина прожила достаточно долго, и смерть соединит ее с теми, кого она любила больше всего, – с мужем и сыном.

«Странно, – подумала она, – что сын Паулоса так и не затронул моего сердца по-настоящему». Такой красивый мальчуган! Живой и крепкий. Однако она не испытывала к нему той бешеной, неукротимой любви, как к своим детям и маленькой внучке – дочери Марии.

Эванджелина положила руку на голову Валентины.

– Ты подарила моему сыну много счастья, дитя мое. Поезжай. Благословляю тебя.

Валентина отправилась сначала в Лиссабон, а оттуда – в Лондон. Март тридцать девятого выдался ветреным и холодным, газеты сообщали тревожные новости: Гитлер аннексировал Богемию и Моравию и объявил их германским протекторатом.

Паулос был прав в своем стремлении поскорее покинуть Европу. Теперешний Лондон совсем не походил на тот, где она была так счастлива в свой медовый месяц.

Пока черное такси везло их с Александром по узким улочкам, Валентина заметила, что все четыре фильма с ее участием одновременно показывают в Вест-Энде. Ее лицо смотрело с десятков афиш – Валентина в роли Маргариты Анжуйской, королевы-воительницы, в «Женщине в алом», в «Гефсиманских вратах» и «Наследнице Елене».

И везде имя Видала было написано чуть ниже, огромными черными буквами.

Александр изумленно глазел на огромные щиты, не понимая, почему изображенные на них леди так похожи на его мать. Валентина отвела глаза – слишком много мучительных воспоминаний пробуждали эти афиши. Воспоминаний, к которым она еще не была готова. Ей необходимо время, чтобы немного опомниться и спокойно все обдумать.