Вернувшись снова в кабину пилота, мы карабкаемся по лестнице, которая по знаку Готшалька спускается с потолка.

— Выходим, — говорит он спокойным тоном.

— Куда выходим, наружу? — недоверчиво переспрашивает капитан.

— Да, конечно, наружу.

— Но сейчас же день!

— Это вопрос пары минут, — отвечает тот. — Укутайтесь хорошенько. И наденьте маски.

Готшальк поднимается первым, Дюран — следом за ним. Я позади.

— Только мы втроем, — приказывает Готшальк. — На платформе нет места больше, чем на троих человек.

Металлическая лестница ведет к люку, который кажется входом в подводную лодку. Он весит, наверное, больше центнера, но бородатый орк открывает его без труда. Порыв ветра со снегом врывается в кабины. Я чувствую, как в висках пульсирует кровь, когда я высовываю голову из люка.

Там яркий свет. Хотя небо и покрыто темно-синими облаками, он все же способен ослепить того, чьи глаза за двадцать лет привыкли к тьме или полумраку, Сердце у меня бьется, как безумное. То, что я вижу, мне кажется поначалу бессмыслицей: как будто огромный кит, севший на мель среди холмов, покрытых снегом. Потом кит начинает шевелиться, мускулы под сверкающей кожей подрагивают от нетерпения. Это мертвое тело, оживленное при помощи неизвестной злокачественной энергии. Самый большой живой мертвец, который когда-либо существовал в мире.

— Вам нравится мое творение?! — кричит мне Готшальк на ухо, чтобы перекрыть шум ветра. Голос его, искаженный противогазом, становится похожим на хрюканье.

Он хватается за металлические перила с гордостью капитана, вступающего на капитанский мостик своего корабля. И внезапно я понимаю, где мы находимся.

Понимаю, что у меня перед глазами.

Мы на крыше огромного грузовика. Это самый большой грузовик, который когда-либо существовал в мире. Грузовик, на котором можно было бы перевезти Годзиллу. А черный кит — это гигантский баллон с газом, который перерабатывает энергию Станции Аврелия. Газ, содержащийся в этом баллоне, движет этот грузовик. Двигатель на биомассе, вот как это называется. Я думал, что это годится только для малолитражек, однако я ошибался. Доказательство у меня перед глазами.

Грузовик в длину не меньше двадцати метров, с колесами, которые, должно быть, выше человеческого роста. Позади него — столь же гигантский кузов, внутри которого расположен этот невероятный баллон с газом.

Грузовик и его тяжеленный кузов движутся с невероятной скоростью вдоль того, что было когда-то древней улицей, оставляя позади след глубиной не меньше метра.

— Господа, — провозглашает Готшальк, — я представляю вам «Самую Большую и Быструю Церковь На Колесах». Двигатель работает на газу и метане. В основном на метане, учитывая, в какое время мы живем… Мое творение и моя гордость, мой смысл жизни. Мы с ним — это Броненосец Господа, Крейсер Бога, плывущий в опасных водах жизни. Вооруженная рука Господня, которая разит мечом нечистых и неверных.

Глаза Готшалька горят экстатическим огнем. Он раскидывает руки в стороны и во всю глотку по-немецки начинает петь кантату Баха: «Ein Festen Burg ist unser Gott».

Господь наш — неприступная крепость. Или неприступная крепость — наш Господь.

На какое-то мгновение я испытываю желание столкнуть его за перила. Но в глазах Дюрана я читаю сообщение: «Не сейчас. Еще рано».

Я оглядываюсь вокруг.

Глаза просто не могут насытиться этим пейзажем, который до Великой Скорби мог бы показаться жалким и неприметным.

Но теперь нет.

Теперь нет.

Бесконечное открытое пространство, столько неба над головой — на какое-то мгновение вызывает у меня желание вырезать себе крылья и взлететь к линии горизонта. К океану и к земле за океаном, где я оставил свое детство и свою семью.

Мне хочется сорвать с себя маску и дышать свежим дневным воздухом, этим воздухом, пропитанным светом. Я вижу лазурь, которая давит на покров облаков, и чувствую жар невидимого солнца. Пусть я должен отравиться, пусть солнце сожжет меня, я умер бы счастливым.

У меня возникает чувство единения со всем, что меня окружает.

Мне приходят на ум прочитанные в юности слова Тейяра де Шардена о том, как он, скача на коне по азиатской степи, в почти мистическом экстазе, замыслил свою «Мессу над миром»:

«Поскольку снова, Господи, но уже не в лесах Эона, а в степях Азии у меня нет ни хлеба, ни вина, ни алтаря, я поднимусь над символами к чистому величию Сущего и, как Твой служитель, предложу Тебе труды и скорбь мира на алтаре всей Земли.

Солнце только что озарило краешек неба на востоке. И вновь над движущейся огненной пеленой живая поверхность Земли пробуждается, начинает шевелиться и приступает к своему тяжкому труду. Я возложу на мой дискос, Боже, ожидаемый урожай этого нового усилия. Я наполню свою чашу соком всех раздавленных сегодня плодов…»[72]

Тяжелая рука опускается мне на плечо, прерывая мои мечтания.

— Пойдемте, святой отец. Вы уже слишком долго были снаружи.

Пока руки Дэвида Готшалька увлекают меня вниз, во чрево автомобиля, мои глаза пытаются уцепиться за последнюю вспышку света, последнюю каплю боли в холодных кристаллах воздуха.

Затем дверь закрывается над моей головой, как крышка гроба.

Готшальк открывает фляжку, вливая себе в глотку большой глоток воды. Затем передает ее Дюрану.

— Я нашел это чудо в одной пещере в Апуанских Альпах. В моей прошлой жизни, прежде чем Господь призвал меня на службу, я был скульптором. Мои работы выставлялись в MoMA[73]и в Музее Гугенхайма в Бильбао. Я работал с мрамором. Когда мир полетел к чертям, простите меня за выражение, я был в горах, выбирал камень для своей следующей работы — «Христос-Триумфатор». Мы слушали радио. Видели взрывы в долине. Мы остались вверху почти на год, прячась от радиации в глубине пещеры. У нас была вода и пища, потому что леса вокруг были полны дичи. Мы знали, что внизу в долине все вышло из строя, потому что наше радио больше не работало. Видели, как спутники летали над нашими головами, потому что ночи стали более темными и можно было бы видеть практически все звезды, что есть на небе. Но ни один из этих спутников больше ничего не передавал.

Спустя год закончились запасы еды, и дичь в лесах тоже подошла к концу. То же можно было сказать и о патронах. Пятеро из тех двенадцати, бывших там, решили, что пришло время отправиться посмотреть, что осталось от этого мира. У нас был этот грузовик, конечно, не такой, как сейчас, но и тогда уже он был мощным зверюгой. У нас было достаточно топлива, чтобы заполнить бак, и еще с десяток запасных цистерн. Итак, мы впятером уехали, а прочие остались. Мы не знали, что из этого выйдет. Когда мы расставались, члены каждой из групп попрощались с товарищами, убежденные — как мы, так и они, — что все в нашей экспедиции приговорены к смерти.