Большинство людей при чтении новеллы легко улавливают часть темы, которую Хайнлайн закладывал в эту историю; практически все, кто когда-либо комментировал «Ковентри», упомянули о «взаимозависимости» (и это вполне понятно: в самом начале повествования есть откровенная лекция о взаимозависимости, и, очевидно, Хайнлайн прокомментировал эту же тему в рассказе «Дороги должны катиться», который только что продал Кэмпбеллу). Но социальная взаимозависимость – лишь часть более обширной темы: неспособность эффективно сотрудничать с людьми – это личная проблема, которую Маккиннон должен преодолеть, чтобы излечиться и вернуться в лоно Ковенанта, преодолеть в том числе посредством процесса семантической переориентации. Маккиннону не довелось получить помощь того уровня, какая была оказана Перри в «Нам, живущим». Есть намеки на терапевтическую помощь, которую ему могли оказать Линялый Мэйги и Персефона, но, поскольку главный его порок – заблуждения старого доброго доковенантного атомистического индивидуализма, он должен сам проделать всю необходимую работу над собой. Сюжет движется от отказа от Ковенанта к воссоединению с обществом Ковенанта, и метод, который применяет Маккиннон, самовосстановление, позволяет куда глубже и детальней взглянуть на процесс семантической переориентации, чем это удалось Хайнлайну в «Нам, живущим».

Он придумал для этой истории гениальный трюк, который сделал «Ковентри» настолько нешаблонной вещью, насколько это вообще возможно: на самом деле центральная фигура этой истории – не Маккиннон, «он всего лишь хор для Линялого Мэйги», говорил Хайнлайн в своем интервью Леону Стоверу. Под этим он подразумевал, что функция Маккиннона в новелле та же, что у хора в греческой трагедии, – он проливает свет на Линялого Мэйги / капитана Рэндела. И действительно, с Линялым Мэйги связан полный набор сюжетных элементов типичной героической истории, и это то, чего нет у Маккиннона. Именно Мэйги должен отказаться от своей личности – и даже от своего имени, – чтобы спуститься в кошмарный мир Ковентри, а когда он осознает, что его миссия требует вернуться с докладом в мир Ковенанта, его личность и имя возвращаются. В сравнении с Мэйги, сюжетная линия Маккиннона искривлена: он не терял свою личность; он взял ее с собой в Ковентри; его приключение было лишь исполнением желания, которое он лелеял в своей душе. Маккиннон теряет свою личность в тот момент, когда излечивается от своего безумия, и потеря личности – это то, что позволяет ему вернуться к Ковенанту через символическое крещение в реке, которая отделяет Ковенант от Ковентри. Он сам является тем посланием, которое должен доставить.

Какой же удивительно не похожей на обычный палп-фикшн была «Ковентри»! Повесть могла быть написана только для «Astounding» Джона Кэмпбелла в год, когда все изменилось для научной фантастики.

– Мэри Сперлинг, ты просто дура, что не хочешь выходить на него замуж!

Мэри Сперлинг подсчитала свои убытки, выписала чек и лишь потом ответила:

– Слишком уж большая у нас разница в возрасте. – Она передала подруге кредитную расписку. – Мне не стоило с тобой играть – порой у меня возникает ощущение, будто ты телепатка.

– Ерунда! Ты всего лишь пытаешься уйти от темы. Тебе наверняка уже под тридцать… и ты не останешься навеки красавицей.

– Будто я не знаю! – криво усмехнулась Мэри.

– Вряд ли Борку Вэннингу намного больше сорока, и он добропорядочный гражданин. Почему бы тебе не воспользоваться шансом?

– Сама им пользуйся. Мне надо бежать. Мое почтение, Вен.

– Мое почтение, – ответила Вен, хмуро глядя на закрывшуюся за Мэри Сперлинг дверь. Ей очень хотелось знать, почему Мэри отказывается от столь выгодной партии, как достопочтенный Борк Вэннинг, и не меньшее любопытство вызывал у нее вопрос, куда и зачем собралась Мэри, но ее удержала от расспросов привычка не совать нос в чужие дела.

Мэри не собиралась никому сообщать, куда она отправляется. Выйдя из квартиры подруги, она спустилась по пневмотрубе в подвал, забрала с робопарковки свою машину, вывела ее по пандусу наверх и настроила автопилот на Северное побережье. Дождавшись, когда в движущемся с большой скоростью потоке появится разрыв, машина нырнула в него и устремилась на север. Мэри откинулась на спинку сиденья и задремала.

Оказавшись почти у цели, машина пискнула, ожидая дальнейших инструкций. Проснувшись, Мэри выглянула наружу. Справа на фоне ночной тьмы тянулась еще более темная полоса озера Мичиган. Мэри запросила у службы дорожного контроля разрешения занять местную полосу, после чего ей позволили перейти на ручное управление.

Мэри пошарила в бардачке, и номер, который автоматически сфотографировали камеры, когда машина покинула контроль-шоссе, перестал совпадать с номерными знаками самой машины.

Проехав несколько миль по боковой дороге, она свернула на ведшую к побережью узкую грунтовку, после чего остановилась, выключив фары и прислушиваясь. К югу от нее сияли огни Чикаго, а в нескольких сотнях ярдов от берега гудело контроль-шоссе, но здесь царила тишина, нарушаемая лишь негромкими голосами пугливых ночных существ. Сунув руку в бардачок, Мэри щелкнула переключателем, и приборная панель осветилась, открыв позади нее другие приборы. Внимательно изучив их показания и убедившись, что за ней не наблюдает никакой радар и ничто не движется поблизости, она плотно закрыла окно и снова тронулась с места.

Машина, выглядевшая как стандартный быстроходный «кэмден», бесшумно поднялась в воздух, зависла над поверхностью озера, а затем погрузилась в воду. Подождав, пока она окажется в четверти мили от берега на глубине в пятьдесят футов, Мэри вышла на связь.

– Слушаю, – послышался голос.

– Жизнь коротка…

– …но годы долги.

– Нет, – ответила Мэри, – доколе не пришли тяжелые дни.

– Порой я сам удивляюсь, – небрежно заметил голос. – Ладно, Мэри, считай, что я тебя проверил.

– Томми?

– Нет, Сесил Хендрик. У тебя управление свободно?

– Да, забирай.

Семнадцать минут спустя машина всплыла в пруду, занимавшем большую часть искусственной пещеры. Когда машина выехала на берег, Мэри вышла из нее, поздоровалась с охранниками и направилась по туннелю в большой подземный зал, где сидело пятьдесят или шестьдесят мужчин и женщин. Она вела с ними светскую беседу, пока часы не объявили о наступлении полуночи, а затем поднялась на трибуну и повернулась лицом к собравшимся.

– Мне сто восемьдесят три года, – заявила она. – Есть тут кто-нибудь старше? – Никто не ответил. Выждав приличествующую паузу, она продолжала: – В таком случае в соответствии с нашими обычаями объявляю собрание открытым. Желаете выбрать председателя?

– Продолжай, Мэри, – сказал кто-то.

– Что ж, ладно, – кивнула она, когда остальные промолчали. Казалось, оказанная ей честь нисколько ее не волновала, и аудитория относилась к этому точно так же – здесь никто никуда не спешил, чувствуя себя полностью свободным от всех передряг современной жизни. – Как обычно, мы собрались, – объявила она, – чтобы обсудить наше благополучие, а также благополучие наших сестер и братьев. Кто-то из представителей Семейств хочет выступить от имени своей семьи?