Потому, собравшись духом, перевожу свой взгляд на извивающегося змея. Юнец нашёптывает беспорядки, а я – что неожиданно – обнимаю его за спину.

– Вот так-то…давай-давай, – причитает голос, а руки прихватывают за щиколотки.

Глупый.

Робкие и сами себя не понимающие телодвижения решают его же исход. Промедления дают мне секунды (а именно в секундах исчисляется возможность защиты): я прихватываю торчащую за поясом рукоять пистолета. Щенок восклицает о спокойствии и покорности и дёргает за юбку, но в ответ пистолетное дуло прижимается к его подбородку. Больше ничего не говорит – не успевает; я дважды (для порядка) жму на спусковой крючок. Тело – вмиг потяжелевшее – давит весом; с трудом переваливаю его и поднимаюсь.

Бегу к Гелиосу. Припадаю на колени и на коленях прошу повременить. Глажу взбитые волосы, глажу лицо. Покрываю его поцелуями и просьбами.

– Так себе самочувствие, – пытается отсмеяться мужчина. – Отвар или чай помогут, как думаешь?

Начинаю рыдать и руками зажимать напитывающуюся кровью рубаху.

– Ну-ну, солнце моё, перепачкаешься, хватит.

Рыдаю ещё больше и вместе с тем улыбаюсь его лицу. Расслабленному. Больше не гневному. Толикой хмурое, толикой блаженное – каким я наблюдала его десятки раз по утру.

– Не оставляй меня, – прошу следом. – Не имеешь право, бог Солнца.

А он улыбается: приятно и радушно.

– Не смог тебя защитить, – говорит мужчина.

– Разве? – восклицаю и прижимаю его ладони к своим щекам. – Смею заметить, твой план перевыполнен.

И он смеётся. Едва-едва. И едва-едва шевелит пальцами, чтобы пригладить щёки. Он делал так…в день нашего знакомства. Я запомнила жест и ощущала тепло сохранившегося в памяти касания еще до приезда в резиденцию. Не произошедшую близость. Касание. Мягкое, но пытливое, уверенное, но вопрошающее.

Гелиос перебивает самого себя одним вопросом за другим: в порядке ли я, не ранена ли, не тронута ли, как себя чувствую…От дома рвутся двое: с расспросами и проклятиями. Поднимаю оброненный пистолет и стреляю в приближающихся. До щелчка – две пули; одна пугает, другая прижигает. Несчастные рассыпаются и скрываются.

Резиденция полыхает – зарево обрисовывает части дома, поедает колонны, стены, уничтожает историю. Как вдруг – рвётся в сад. Алое покрывало укутывает зелёный лабиринт и с чёрными отметинами движется к хвойному лесу. Всё горит. И вера, как оказывается, людей – оплот неясных стенаний. Нет крепости. Нет духа. А люди…

– Посмотри на меня, – велит Гелиос.

Я хочу сказать, чтобы она отправлялась к Хозяину Монастыря под именем Богини Солнца и заявила свои права на Монастырь.

Я хочу сказать, чтобы она не позволяла суждениям иных складывать мнение о себе и не позволяла иным указывать направление её пути.

Я хочу сказать, чтобы она ткала историю сама, ибо силы, ума и духа для того в ней было достаточно.

Но вместо того говорю:

– Я счастлив.

Она замирает. Замирает подобно приятельнице-луне на небе, наблюдающей сквозь взмоченные облака за своим величайшим творением. Взгляд девочки теряется на миг – ловит мой ответный взгляд: находит, едва не плачет – глотает слёзы и дрожащий голос просит повторить только что сказанное.

– Под конец своей бессмысленной жизни, – смеюсь в ответ, – я обрёл смысл и познал жизнь.

Она склоняется, руками сгребая пропитанную рубаху, и пытается удержать алые берега.

Я хочу сказать, до чего ты красива, моя девочка. Как ночной ветер осторожно касается твоего – обласканного накануне – лица, как озаряющая луна добавляет блеска полотну смольных волос, как слёзы, вставшие в роднике голубых глаз, похожи на сам лунный камень, что носила моя мать, затем – старшая сестра, после нее – средняя, а напоследок – младшая.

Я хочу сказать, как мне повезло встретиться с тобой: случайно уловить взгляд и получить благословение, заслужить доверие, стать всем.

Я хочу сказать, что горжусь тобой.

Но вместо того роняю:

– Тела наши, – говорит Бог Солнца, – ничего из себя не представляют. Разменная монета, и только. Вся суть – в душах. Береги свою душу, Луна.

Позволяет припасть к коленям и уловить аромат сливочного мускуса, который сама когда-то обнаружила и уличила, позволяет утонуть в бархате платья и коснуться нежных рук.

Я хочу сказать, что люблю её.

Но слова не слушаются, не вяжутся – перестают; дыхание прыгает, сжимает грудь; её лицо окаймляет свет – смольные волосы непослушно выглядывают над плечом и стегают по шее. Свет поглощает девочку. Говорю, что люблю её, но, боюсь, Луна уже не слышит.

Я боюсь, что не увижу более любимого лица.

Бог Солнца в последний раз называет меня своим солнцем и навсегда покидает небосвод.