неприятности и придирки, ведь в НКЗ Кабардино-Балкарии, наверно, именно поэтому меня не оставили в хирургическом отделении больницы, несмотря на дополнение к моему диплому с отличием прекрасного отзыва от профессора Керопьяна, под руководством которого я работал в неотложной хирургии… Несмотря на это, какими глазами на меня посмотрел завотделом кадров НКЗ, когда дочитал в анкете до графы, что я был исключён из рядов ВКП(б)! Неужели и Прянин окажется таким же? Будет обидно, ведь я ему, как лучшему другу (хотя и знаю-то его всего три-четыре дня), выложил всё. И что меня за язык тянуло? Небось, в райздраве я ни с кем этим не делился, хотя там были люди, которые мне близки по профессии, по общему делу. А Фёдору почему? Чем он так меня расположил к себе? Да, наверно, язык мой — враг мой», — всё более угрюмо думал Борис, обратив, наконец, внимание, что вот уже минут 15 они едут молча, и что вороной, пофыркивая и кося глазом, уже ступает по дну Лезгинки, разбрасывая тучи радужных водных брызг, а тарантас прыгает по камням этой мелкой горной речки. По мосту на лошадях ездить опасались, больно уж разбит был его настил, и лошадь легко могла попасть ногой в одну из его многочисленных дыр и покалечиться. Поэтому все местные жители предпочитали переезжать Лезгинку вброд.

И вот, когда вороной ступил на сухую землю и почувствовал запахи родной конюшни, самостоятельно с шага перешёл на рысь, тряхнув седоков так, что они стукнулись друг о друга, Прянин повернулся к Борису, хлопнул его по плечу и, не сдерживая жеребца, спросил:

— Тебя, Борис Яковлевич, куда — домой или в больницу?

— Конечно, в больницу, ведь я лекарства везу и, главное, зарплату! Людям деньги нужны, наверно, ждут. Так что, если можно, подбросьте меня до больницы.

Прянин ждал ответа Бориса, и, видно, то, что он услышал, ему понравилось. Он придержал вороного, так как они уже успели подъехать к больнице, и, нагнувшись к вылезавшему из тарантаса попутчику, вытаскивавшему из-под сиденья свёрток с лекарствами, вполголоса сказал:

— Ничего, Борис Яковлевич, не грустите. Ошибок у нас за последние пять лет было наделано немало, многие хорошие люди пострадали при этом. Хочу думать, что и вы оказались одним из них. Ничего я пока не обещаю, всё будет зависеть от вас. Работайте честно, отдавайте людям полученные от советской власти знания. Я думаю, народ это поймёт, и станете вы опять коммунистом. Можете рассчитывать на мою помощь и поддержку. Я рад тому, что вы мужественно перенесли такой тяжёлый удар и не только не пали духом, но нашли в себе достаточно сил, чтобы поступить в институт и с честью его закончить. Думаю также, что в этом деле большую поддержку вы получили от своей жены. Она, кажется, у вас очень хороший человек, во всяком случае, они с моей Дусей вроде как подружились. Надеюсь, что и мы с вами подружимся… Ну, пока, до завтра. Но, пошла, — шевельнул он вожжами, и нетерпеливо перебиравший ногами вороной рванулся с места.

Алёшкин поднялся на крыльцо больницы. Там находилось человек пять служащих, среди которых был и фельдшер Чинченко. Зайдя на веранду, Борис передал фельдшеру банки с акрихином и плазмоцидом, пакет с хинином решил пока оставить у себя. Затем весело сказал:

— Я вам, товарищи, зарплату привёз, не ждали?

Но медсестра Нюся весело возразила:

— А вот и не угадали! Василий Прокопыч из сельсовета в Майское позвонил, чтобы узнать, ехать ли завтра за деньгами, а ему ответили, что с вами переслали. Вот мы тут и собрались, ждём вас. Вон даже Матрёна Васильевна идёт.

Борис передал находившемуся тут же завхозу ведомость и деньги, завёрнутые им ещё в Майском в отдельную пачку. Свои деньги, а их было триста рублей, он заранее положил во внутренний карман пиджака. Усевшись за маленький столик, стоявший в углу веранды, завхоз начал выдавать жалование столпившимся около него сёстрам и санитаркам.

Алёшкин, зайдя в кабинет, спрятал хинин в стоявший там шкаф, где хранились ядовитые и наиболее ценные медикаменты, ключ от которого в первый же день Чинченко передал ему, надел халат и быстро обошёл больных. Затем, выяснив у фельдшера результаты амбулаторного приёма, Борис отправился домой.

Дома его уже ждали. Катя и девочки, как всегда, обрадовались его приходу и пустились в рассказы о мелких домашних новостях, которых всегда бывает много в семьях, где есть дети. Между прочим, Катя сказала, что за ней была прислана лошадь с завода, и ей пришлось-таки съездить в контору, чтобы написать какую-то срочную и важную бумагу для Госбанка. Она сказала также, что директор обещал освободить помещение, предназначенное для их квартиры, не позднее воскресенья, до которого оставалось всего четыре дня. Одновременно он заявил, что весь дом, как обещал вначале, отдать не может: нужно срочно дать квартиру ещё кое-кому. Таким образом, там будут жить сразу две семьи.

— Но, — заметила Катя, — дом этот большой, я в нём уже была вместе с Дусей Пряниной. Там одна большая комната с плитой, затем две маленьких, одна из них сообщается с верандой, выходящей в огород и сад, и у самого крыльца, ты только подумай, такая же огромная шелковица растёт, как в Краснодаре! Опять, значит, девчонки все перемазанные ходить будут, не настираешься на них! Все помещения, о которых я рассказала, будут наши. Кроме выхода в сад, есть другой вход, через другую веранду со двора. Эта веранда перегорожена, за перегородкой налево от входа есть ещё большая комната, в ней и будут жить соседи. Двор большой, есть сарайчики, уборная, а в самом конце стоит саманный домик, в котором уже сейчас живёт старый рабочий завода со своей женой и сыновьями. Вообще, квартира мне понравилась, большая она, вот только где мы мебели наберём? А расположена очень удобно: почти рядом магазин сельпо, школа и твоя больница, да и до завода недалеко… Наконец-то мы тоже, может быть, по-человечески поживём, — закончила Катя свой рассказ.

Она очень обрадовалась деньгам, привезённым Борисом, и заявила:

— Ну, Борька, нам теперь сам чёрт не страшен!

Время в августе 1940 года для семьи Алёшкиных летело с непостижимой быстротой. Все дни были насыщены до такой степени, что Борис и Катя, расставшись рано утром, встречались только поздно вечером и были настолько утомлены дневными заботами, что еле успевали добраться до постели.

Сразу же после переезда встал вопрос о домработнице, ведь оба они целыми днями должны были находиться на работе. Борис должен был работать на две ставки,