Еще больше обнадеживает тот факт, что у нас есть средства защиты от этих непреднамеренных мутаций – по крайней мере, когда речь идет о редактировании эмбриональных клеток. Одно из таких средств – ПГД, посредством которой можно будет обнаружить редкие нежелательные мутации уже после того, как CRISPR отредактировал геном, – но перед тем, как растущий эмбрион имплантируют в матку будущей матери. Еще один метод, который может стать доступным в будущем, – полное избегание нецелевых мутаций за счет редактирования генома первичных женских и мужских половых клеток, а не эмбрионов. Хотя эта технология все еще находится в зачаточном состоянии, эксперименты на мышах показали, что яйцеклетки и сперматозоиды можно вырастить в лаборатории из стволовых клеток и затем использовать их для оплодотворения[271]. Благодаря исключению патогенных мутаций с помощью CRISPR и тщательному поиску нецелевых мутаций до момента оплодотворения ученые могут гарантировать, что для размножения используются только половые клетки с геномом заданного состава. И пусть у нас до сих пор нет возможности провести подобную процедуру на людях, кажется вполне вероятным, что научный прогресс за следующее десятилетие даст нам такую возможность.

Чтобы повысить точность редактирования геномов эмбриональных клеток, предстоит решить множество проблем, но передовая наука говорит нам о том, что вряд ли какие-то из этих проблем будут настолько серьезными, что заставят нас отказаться от технологии. Учитывая скорость, с которой процедура была отработана на мышах и обезьянах, и то, насколько мы близки к решению оставшихся технических проблем, сложно отрицать, что редактирование клеток эмбрионов в том или ином виде однажды станет достаточно надежным для того, чтобы применить этот метод на людях, – или, во всяком случае, рисков тут будет не больше, чем и при естественном размножении без вмешательства технологий.

Конечно, если мы намереваемся внести наследуемые изменения в геномы эмбриональных клеток, нужно учитывать не только точность, с которой технология редактирует геном, но и то, будут ли последствия этого редактирования такими, как мы хотели. Мы уже знаем, что некоторые “поправки”, которые ученые намереваются внести в гены с терапевтическими целями, имеют побочные действия. К примеру, редактирование у эмбриона гена CCR5 может сделать человека, который разовьется из этого эмбриона, устойчивым к ВИЧ, но более восприимчивым к вирусу лихорадки Западного Нила[272]. Исправление обеих мутантных копий гена бета-глобина у людей, страдающих от серповидноклеточной анемии, избавит их от этой болезни, но одновременно лишит их мутации, защищающей от малярии[273]. Есть и другие примеры того, как редактирование генов может одновременно оказывать и положительное, и отрицательное действие на организм. Ученые сейчас предполагают, что наличие одной мутантной копии гена, неполадки в котором вызывают муковисцидоз[274] (это заболевание проявляется при наличии двух мутантных копий), обеспечивает лучшую защиту от туберкулеза – инфекционного заболевания, которое в XVI–XIX cтолетиях было причиной 20 % всех смертей в Европе. Даже варианты генов, связанные с нейродегенеративными заболеваниями, такими как болезнь Альцгеймера, могут давать их носителю определенные преимущества – лучшие умственные способности, эпизодическая и рабочая память в молодом возрасте[275][276].

На самом деле редактирование любого гена всегда несет риск непредвиденных эффектов. Но даже если мы заранее не знаем, какие побочные негативные последствия может нанести редактирование генома, это еще не означает, что нам следует в принципе отвергнуть редактирование генома клеток эмбрионов. Знаменитый гарвардский генетик Джордж Чёрч пишет:

Чёрч напоминает: мы в течение почти четырехсот лет боролись с натуральной оспой и в конце концов уничтожили ее – однако в течение всех этих столетий мы почти ничего не знали об иммунной системе человека. Более того, отмечает Чёрч, в ситуациях, когда мы пытаемся исправить вредоносные мутации,

С такими аргументами сложно спорить. Бесчисленные методы терапевтического лечения, спасавшие жизни людей, появлялись и применялись задолго до того, как врачи начинали полностью понимать, как они работают, – так почему же в отношении CRISPR надо принимать более высокие стандарты безопасности? Ведь пока мы исправляем генетические мутации, возвращая ген к “нормальному виду” – а не создавая совершенно новый его вариант, которого у среднестатистического человека никогда не было, – то никаких неприятностей, скорее всего, не случится. Если на кону стоит жизнь человека, то потенциальная польза от ограниченного применения процедур такого рода может перевесить риски.

Если бы мы оценивали редактирование геномов клеток человеческих эмбрионов исключительно по критерию безопасности, то я бы осторожно проголосовала “за”, – но набор параметров, которые необходимо учесть, отнюдь не ограничивается безопасностью. Перспектива редактирования ДНК человека до рождения сталкивает нас с самыми разнообразными этическими проблемами, и, когда я впервые обратила внимание на некоторые из них, они показались мне настолько мучительно-неразрешимыми, что мне сразу захотелось наложить временный запрет на редактирование эмбриональных клеток человека, чтобы мы могли изучить его более тщательно.