– Закончится тус – в лес его свожу, разомнется. Ну как я? Ничего, что небритый?

– Да разве ж ты бреешься?.. Ничего не видно. Рубашка, штаны чистые – и ладно. Но штаны тебе великоваты, худой ты больно.

– Это стиль такой.

– Разве? Стиляги, помнится мне, по крайней мере наши, деревенские, иначе одевались: пиджачище – во, брючки узенькие… Ну, Васятка, за главного остаешься, молока я тебе налила. Если что – к Гавриловым беги, они приютят.

– Баб Ира!..

– Ты на меня ладонью не стучи, а все надо предусмотреть, обо всем подумать. Слышишь, Леш, раз уж речь о мелких зашла, я договорилась, пока тебя не было… В обчем, если все благополучно сойдет, решила я в дом кикимору взять, а то пустовато в доме. Ты не против?

– Нет, конечно, почему я должен быть против? А что раньше-то не взяла?

– Все по Шише скорбела. Чтобы уважить ее память – два десятка лет надобно, не меньше. А потом… Как-то не до того мне жилось в последние годы.

– Я, к сожалению, Шишу только по рассказам и знаю. Возьми, конечно, и Ваське веселее будет.

– Да уж, по первости они мне наведут веселье, пока угодья делить начнут…

– …ты, друг мой, только на поддевки не клюй, держись основательно, солидно, а говори осмотрительно, не спеша, мои слова слушай, страху не выказывай. Вот уже и пришли. И последнее: главным там, наверное, Соныч утвердится; сильный он, древний и хитрый, все к нему будут прислушиваться… Его бойся, но и остальных не забывай.

* * *

Нагруженные всяческой ерундой, по дороге попавшейся на глаза, Денис и Маша возвращались на Васильевский, к Маше. Денис так и не решился вести ее к себе домой, не смог преодолеть предчувствий и комплексов. И вот как только он решил отложить визит и экскурсию на неопределенное «потом как-нибудь» – так сразу же хорошее настроение вернулось к нему. Маша честно тащила, помимо косметички, в сумке и на руках свою долю бесполезного груза: лоскутного арлекина в полметра ростом, букет вяловатых кризантем, недопитую двухлитровую бутыль с квасом, две пары солнцезащитных очков, видеокассету с мультиками, кулек с тыквенными семечками и дряхлый, жиденький, уже почти одноцветный кубик Рубика, из жалости купленный ими на выходе из парка у какой-то пьяненькой старухи. Денису достались две пары коньков на связке через плечо (из комиссионки), здоровенная сумка, полная фруктов, колбасных, сырных и хлебо-булочных изделий, набор витых шашлычных палочек, двадцатикратная подзорная труба и судейский свисток на цепочке. У обоих болели натруженные спины и ушибленные без счета колени и локти, но Денис решил про себя провести сеанс лечения потом, когда они доберутся до дому, иначе – он просек, провидел заранее – пресной покажется такая жизнь, в которой нет ни усталости, ни ушибов, ни риска, ни дурацких поступков, когда все само валится в рот и в руки, только подставляй… На полпути все-таки не выдержали предстоящих трудностей с погодой: взяли такси и, с веселым испугом поглядывая на счетчик, сквозь мелко покалывающий дождик помчались туда, домой, проводить первый совместный вечер, с танцами, с телевизором, с многосерийным ужином, плавно переходящим в завтрак…

– …Диня, слушай, а Морик не потеряется, найдет нас?

Денис улыбнулся и зашептал в ответ, так чтобы носом и губами, и дыханием прикасаться к ушку, раз… и еще…

– Не только не потеряется, но даже и не отстанет. Увидишь: дверцу кареты он нам будет открывать. Он у-умный…

– Здорово! Ну перестань, знаешь, как щекотно!

– Так и задумано. Погоди, я тебя с Ленькой познакомлю, ты еще не так запоешь…

– А вот не боюсь. А где он сейчас?

– Где надо. Он очень круто играет в пятнашки и салочки, особенно – когда водит.

– Что за пятнашки и салочки? В жизни не слыхала.

– Это древняя игра типа пряток, – авторитетно объяснил Денис и слегка покраснел: не столько взглядом, как внутренним чутьем поймал он ухмылку пожилого таксиста, просек его мнение по данному вопросу, но поправляться не стал, – потом выберет удобный момент. Надо же, оказывается догонялки, а не прятки…

– Вот в эту арку, угу. Спасибо, сдачи не надо…

Однако шофер вдруг заупрямился, и сдачу все-таки пришлось взять, хотя Денис явственно «слышал» сожаление мужика по утраченному тридцатнику с копейками… Чем-то они задели его самолюбие.

– Это из-за меня; знаешь, как пылко он смотрел на меня в зеркальце! Он влюбился в меня навеки! Он хотел бросить к моим ногам всю дневную выручку! Но ты помешал.

– Гордыня вас с ним обуяла, вот в ней и причина! Если бы мы его: Павел Сергеевич, туда-сюда, а не страшно ли по ночам… и как вы можете по таким дорогам… – сразу бы взял, точняк! Пылко смотрели на нее, видите ли… Не пылко, а… Просто он боялся, что у тебя обострение и ты будешь кусаться и капать пеной на воротник… Нет, у тебя ключи, вон в том карманце. А вот и Морик. Ого, пузо, да он еще и поесть где-то успел! А ты говоришь – отстанет…

* * *

Двенадцать их было – гостей: две женщины, остальные мужчины. Все в человеческом облике, хотя бабушка успела предупредить Леху, что вовсе не обязательно так будет. Мурман, как вступили в зал, весь ощетинился, нос его сморщился, белым заборчиком на морде выскочили и задрожали клыки, но Леха тихонечко стукнул его кулаком между ушей, ругнул про себя, тут же почесал стукнутое место, и пес сообразил, успокоился, клыки спрятал, а сам сел справа от кресла, которое Леха самовольно занял во главе овального стола. Бабушка, как и обещала, встала за спиной, Аленка хоть и висела малышкой на обычном месте, вокруг шеи, но – Леха ощущал – сна ни в одном глазу: змея была в полной боевой готовности, Лехино состояние четко улавливалось ею.

Выяснилось, что все ждали только Леху: никто никого не приглашал рассаживаться и начинать, никто не принял на себя роль устроителя собрания, которое – «вече», но Леха уселся – и остальные принялись рассаживаться, шумно двигая тяжеленными дубовыми креслами по каменному полу…

Леха с детства знал, что в доме дяди Пети, его отца, помимо верхней, видимой части, есть подвал с какими-то помещениями, но ни разу не проявлял к этому ни малейшего любопытства, а дядя Петя тоже ничего не рассказывал ни ему, ни маме. Но оказывается, тут все было очень круто… Маленькая винтовая лестница за ширмой в сенях уводила вниз метра на два с половиной и сменялась на более широкую и прямую, которая заканчивалась еще метра на три ниже, перед огромной двустворчатой дверью. Дверь – видно, что запиралась массивными скрепами странного вида, но сегодня она была распахнута настежь. За нею опять ступени, плоские, широкие, числом тринадцать, и опять двери, копия первых, но скрепы, также похожие на когтистые лапы неведомых чудовищ, не черные, а серебристого цвета… «Серебро и есть», – шепнула бабка. И вторая дверь тоже была открыта, но распахивалась она внутрь, не наружу, как первая.

Это был целый зал, со сводчатым потолком, с четырьмя колоннами, образующими как бы очертания квадрата внутри квадратного помещения. Леха прикинул: от каждой колонны до «своей» стены – где-то три метра, от колонны до колонны еще шесть И в высоту никак не меньше шести метров. Ни фига себе зальчик! Вдоль каждой из стен, метрах в двух от пола, в специальных зубчатых подставках, похожих на клювы птеродактилей, крепились горящие факелы, много факелов, освещающих зал желтым устойчивым светом. Но видно было: это не натуральный огонь… И не электричество.