Мария слишком долго жила с ним, чтобы поверить в искренность его слов. Она была матерью его четырех детей, хозяйкой уже второго в их жизни имения и его личным секретарем. Ее основная проклятая миссия и в 1920 году была той же, какую он определил ей в 1908-м, — она заключалась в том, чтобы помогать ему писать. Он напомнил ей об этом, после того как она посетила его в отеле: «Ты выглядела такой радостной. И мне от этого хорошо»[273].

Кое-какие впечатления Марии были отрадными. Как никто иной, она видела, как с каждой новой книгой ее супруг уходил все дальше от описания самого себя.

Этот путь занял у него более четверти столетия.

Он становился все более отстоящим от своих персонажей и более всемогущим. Он стал повелителем своих героев. Он не мешал теперь самому себе. Ему уже не надо было постоянно снимать и надевать маски персонажей, играть в эту игру, сидеть за письменным столом, описывая самого себя и испытывая отвращение к себе.

Книги «Дети века» и «Местечко Сегельфосс» повествуют об истории падения землевладельцев, о Виллатсе Хольмсене и его поколении. О тех, кто пошел ко дну при соприкосновении с новым временем и новыми хозяевами жизни, теми, кто связан с промышленностью. Их падение, их крах связан более всего с тем, что они были слишком горды, задирали нос и потому не сумели бороться с духом времени. Это и подвигло Гамсуна создать образ безземельного Исаака, который освоил пустошь и превратил ее в плодородные пашни и луга. Исаак решительно повернулся спиной к духу времени и отказался от всех предложений по продаже земли. Но вот его первенец и наследник Элесеус заразился духом нового времени и уехал в город.

А ведь именно в городе зарождается эта «губительная бацилла» и распространяется дальше.

Город — это ад

Гам суну довелось жить на изломе времени, когда самостоятельные, независимые, обеспечивающие себя усадьбы оказались частью мировой экономики. Когда Гамсун создавал свой роман «Голод», в городах проживала лишь четверть населения Норвегии. И вот теперь Гамсун решил основательно и подробно описать городской ад, образ жизни города. Именно об этом и говорит его роман «Женщины у колодца».

Как только он отдал корректуру «Плодов земли» издателям, то сразу же направился в один из городков на берегу Кристиания-фьорда. Здесь он принялся обдумывать свои впечатления о жизни в подобных маленьких городках и поселках, и здесь у него сформировался замысел создания некой «драмы» о мухах на оконном стекле. Навозные мухи из хлева пожирают домашних мух, а когда те съедены, то они начинают пожирать друг друга. Сопоставление жизни людей и мух. Люди далеко отошли от исконных ценностей, связанных с жизнью на земле и у моря, и теперь начинают пожирать друг друга. Для того чтобы особо подчеркнуть типичность этого явления, факт всеобщей деградации, он назвал свои заметки «Соседний поселок» [10: 390–406] и опубликовал их в виде очерка[274]. Несомненно, очерк явился предшественником романа «Женщины у колодца».

Здесь одним из его героев является отвратительнейший тип из когда-либо созданных писателем. Оливер Андерсен был «одноногий — даже к животным, к четвероногим такого не отнесешь: насквозь прогнивший изнутри и снаружи, пустая никчемная развалина — одним словом, урод. И тем не менее когда-то это был человек» [3; IV: 696].

Гамсун называет Оливера подобием человека, ведь он доволен своей жизнью пресмыкающегося и ему неведомо чувство отвращения к себе. Это создание, лишенное половых органов, тем менее не перестает обманывать себя, что он якобы является отцом четверых детей, а также и еще одного ребенка, рожденного женщиной, которую он видел лишь мельком. По мнению Гамсуна, самообман составляет суть городской жизни.

В течение лета 1920 года у Гамсуна было три всплеска творческой активности. И вскоре роман уже был близок к завершению. Начало и конец всегда давались Гамсуну с трудом. Его отец, портной, внушил сыну, как важны в работе самые первые стежки и как плохо для общего впечатления от готовой вещи, когда портной медлит с окончанием, понапрасну крутит и мнет материю.

В июле он уже прочитал корректуру тех страниц романа, которые ранее сдал в издательство. Он не доверял наборщикам, которые игнорировали его требование набирать в некоторых местах текст вразрядку, а продолжали использовать курсив, о котором писатель говорил: «Курсив — это убожество, какая-то современная короста»[275].

Гамсун пригласил издателя Кёнига в Нёрхольм. С гордостью он обошел с ним свои владения, демонстрируя свой рай земной, после того как приветливый датчанин одарил детей подарками из Дании и их отправили играть, чтобы они не мешали взрослым. У посетителя были весьма важные темы для разговора с их отцом.

Это касалось, в частности, ситуации с изданием книг Гамсуна в Англии, которой они оба были недовольны. Так же как и другим иностранным авторам, Гамсуну было довольно трудно пробиться к читателю. Они считали, что надо начать с «Пана». Разные издательства пытались продвинуть книги Гамсуна в Англию, но безуспешно. Хегель и другие члены правления «Гюльдендаля» намеревались открыть свои филиалы в Лондоне и Чикаго.

Шли переговоры о передаче прав на некоторые романы Гамсуна крупному американскому издательству «Альфред Кнопф». Кёниг не мог не признать, что Кнопф предоставил Гамсуну хорошие условия. Посредником при переговорах было агентство «Куртис Браун», которое попросило писателя Герберта Уэллса высказать свое мнение о «Плодах земли». Тот заявил, что это поистине величайший роман из когда-либо созданных, книга, наполненная мудростью, юмором и теплотой[276].

Кёниг обещал довести до сведения сотрудников «Гюльдендаля» в Копенгагене желание Гамсуна ускорить переговоры с американцами и его раздражение по поводу медленного продвижения его книг в Великобритании.

Внезапно разговор с Кёнигом прервался. Гамсун был решительно не согласен с предложением издательства не включать в состав собрания сочинений его пьесы и стихи в связи с ростом цен на бумагу и типографские услуги.

Осенью 1920 года Гамсун закончил одну из своих самых мрачных книг. Отвращение Гамсуна к современному либеральному городскому сообществу, которое порождает процессы демократизации, индустриализации и психологию общества потребления, делает атмосферу в книге порой просто беспросветной.