Может, это даже его сломает.

Она сделала глубокий вдох. Но вместо воздуха, который заполнил бы ее легкие жизнью, в ноздри полилась вода. Холодная речная вода, пахнущая гнилой ряской. Которая опускалась по дыхательным путям прямо в грудь. Женщина закашлялась в отчаянной попытке вытолкнуть воду. Но кашель только забирал из легких остатки воздуха и наполнял рот водой. Она пыталась бороться, пыталась вырваться из окружавшей ее жидкой тьмы. Из поглотившего ее кошмара. Руки уперлись во что-то твердое. Она вцепилась в это что-то. Но оно всего лишь исцарапало ей кончики пальцев и искромсало ногти. Боль в легких становилась невыносимой. Словно в них набились острые металлические лезвия. Ей нужен был воздух. Хоть крошечный глоток. Она сделала еще один вдох. Но и на этот раз вода потекла через ноздри и рот, затопляя внутренности новым жидким адом. Все движения, она чувствовала это, выродились в страшные неистовые судороги. Но ничто не могло сравниться с дикой болью в груди…

– Хватит, инспектор, – шепчет он, слова вытекают струйкой. – Прошу вас, хватит.

Ага. Наш крепкий орешек вот-вот расколется.

– Я не знал, что она жива.

– Мистер Эванс! – восклицает адвокат, вскакивая на ноги и всплескивая руками.

– Я не знал, – повторяет подозреваемый, не обращая на старика внимания. – Правда не знал. Она же совсем не дышала. Мы не нашли у нее пульса. Думали, она мертва. Если бы я проверил как следует… Я не заставил бы ее страдать…

В углу его правого глаза – лужица слез. Он моргает, пытаясь затолкать ее обратно.

– Несчастная София, – говорит он, вместо речи – бормотание.

– Непредумышленное убийство, мистер Эванс, – говорю я. – Вам могут предъявить менее тяжкое обвинение – непредумышленное убийство, если вы согласитесь сотрудничать со следствием.

Мои слова заставляют этого человека коченеть. Он смотрит на меня, и мука в его глазах отступает перед пониманием, что он попался в мою ловушку. Никогда не стоит недооценивать силу захватывающих историй.

Я включаю свет, возвращаюсь к столу и останавливаю диктофон.

Убедившись, что Марк Генри Эванс надежно заперт до утра в камере, я изучаю шахматную доску. Остался ровно один ход. Я двигаю черного ферзя вперед по диагонали – белый король свергнут и вот уже стоит с несчастным видом в центре стола.

Взяв портфель, я направляюсь к главному выходу. И тут с изумлением вижу, что навстречу мне целеустремленно несется Фиона; ее леопардовые брюки колышутся в полутьме волнами. Странно, что она до сих пор на работе. Уже, между прочим, двенадцатый час. И вообще сегодня суббота. Неужели ей больше нечем заняться в субботний вечер, кроме как бродить по темным коридорам Парксайда?

– Я слыхала, ты взял этого человека. – Она расплывается в улыбке. – Мой дневник говорит, что за последние шесть лет ты раскрываешь за один день уже четвертое убийство. Спорим, специальная премия за выдающиеся достижения снова будет твоя. Седьмая по счету. Я очень удивлюсь, если тебя не назначат начальником отдела.

У Фионы милые переливающиеся глаза, хоть их и скрывают очки в роговой оправе. Улыбка тоже очень красивая. Как обидно.

– Ты герой, Ханс.

Я пожимаю плечами.

– Я тут подумала, ты уже ужинал?.. – Из-за своих очков она смотрит на меня смущаясь, но с надеждой.

– Нет.

Щеки у нее слегка краснеют. Она наклоняет голову, словно ожидая продолжения.

Но мне нельзя.

– Спокойной ночи, Фи.

Я с сожалением ей киваю и выхожу через переднюю дверь на улицу. Мне нельзя флиртовать с коллегами. Даже если эти коллеги – яркие, сумасбродные черноволосые женщины, которых я втайне обожаю. И нельзя приглашать их на ужин, несмотря на то что ежедневная нагрузка оставляет мне время разве что на просмотр сайтов знакомств. Факт: мои коллеги быстро узнают обо мне кое-что нежелательное, если я буду проводить с ними слишком много времени. То, что я хотел бы держать при себе, особенно если собираюсь сделать какую-никакую карьеру.

Но как же обидно.

Сев на этот раз в личную машину, я достаю из нагрудного кармана пачку «Мальборо». Факт: я предлагаю сигареты подозреваемым, чтобы немного их разговорить, хотя сегодня это не понадобилось.

Сейчас мне нужно подымить самому. (Факт: после исчезновения Лизль ван Майер я провалился в краткий и горький сигаретный запой, но с той поры все же воздерживаюсь.) Я щелкаю зажигалкой и глубоко затягиваюсь. Мгновенный удар никотина утешает, но не успокаивает, как я рассчитывал. После пары глубоких затяжек я гашу сигарету и выуживаю свой айдай. Пока клубится и растворяется в воздухе последний завиток дыма, я выстукиваю последнюю часть позавчерашней записи, которую не дочитал сегодня утром:

Очень хочется исправить – или даже стереть – эту дневниковую запись, ибо слишком тяжело читать сейчас то, что в ней изложено. Но поздно. Я уже прочел и выучил эти факты. Невозможно стереть то, что сам отправил в сознание. И да, мои махинации с дневником будут ничем не лучше тех, что совершала Клэр Эванс. Я не труслив, как эта женщина, хотя прекрасно понимаю, почему она сделала то, что сделала. Тяжелые холодные факты перевариваются куда легче, если они приятны на вкус.