— Полно, Гортензия! Милая моя дочурка, не плачь! От слез ты очень дурнеешь, — добавил барон. — Полно же! Обдумай все здраво, возвращайся благоразумно к себе, и я тебе обещаю, что ноги Венцеслава не будет в том доме. Прошу тебя, принеси эту жертву, если можно назвать жертвой то, что ты простишь любимому мужу невинный проступок. Прошу тебя, сделай это ради моих седин, ради твоей любви к матери... Неужели ты пожелаешь омрачить горечью и скорбью мою старость?..

Гортензия как безумная бросилась к ногам отца, и от этого порывистого движения у нее распустились волосы; и во всей ее позе с простертыми к нему руками сказалось, как велико было ее отчаяние.

— Отец, вы просите у меня мою жизнь! — сказала она. — Возьмите ее, если желаете; но возьмите ее чистой, незапятнанной, я с радостью отдам ее вам. Но только не просите меня умереть обесчещенной, преступной! Я не похожа на мать! Я не стерплю оскорблений! Если я вернусь под супружеский кров, я могу в припадке ревности задушить Венцеслава или сделать что-нибудь еще того хуже. Не требуйте от меня того, что выше моих сил. Не хороните меня живую! Ведь еще немного, и я сойду с ума... Я уже чувствую это! Вчера!.. Вчера он обедал у той женщины, прочитав мое письмо!.. Неужели все мужчины таковы?.. Я отдаю вам мою жизнь, но пусть смерть моя не будет позорной! Что вы сказали? Его проступок невинный?.. Иметь ребенка от этой женщины!..

— Ребенка? — сказал Юло, отпрянув от нее. — Ну, уж это, несомненно, шутка!

В эту минуту Викторен и кузина Бетта вошли в комнату и остановились в дверях, пораженные представшей перед ними картиной. Дочь лежала распростертая у ног отца. Баронесса стояла безмолвно, в душе ее шла борьба между чувствами матери и жены, и по ее расстроенному лицу текли слезы.

— Лизбета, приди мне на помощь, — сказал барон, взяв старую деву за руку и указывая на Гортензию. — Моя бедная дочь совсем потеряла голову, она думает, что госпожа Марнеф влюбилась в ее Венцеслава, между тем как госпожа Марнеф просто-напросто желает получить от него группу.

— Далилу? — вскричала молодая женщина. — Единственную вещь, которую он сделал со времени нашей свадьбы? Господин Стейнбок не мог работать для меня, для своего сына, а для какой-то негодяйки работал с великим жаром... О, добивайте же меня, отец! Ведь каждое ваше слово — удар кинжала.

Обернувшись к баронессе и Викторену, Лизбета пожала плечами, с сожалением указывая на барона, который не мог видеть ее жеста.

— Послушайте, кузен, — сказала Лизбета, — я не знала, что представляет собою госпожа Марнеф, когда вы попросили меня переселиться в тот дом, где живет она, этажом выше ее квартиры, и вести ее хозяйство. Но за три года можно многое понять. Она просто-напросто тварь, продажная девка! И тварь до того развращенная, что может сравниться в этом отношении только со своим гнусным, омерзительным мужем! Вы одурачены этими людьми, милорд Простофиля! Они доведут вас до того, что вам и во сне не снилось! Надобно сказать вам все начистоту, потому что вы на дне бездны.

Слушая Лизбету, баронесса и Гортензия смотрели на нее так, как смотрят верующие на мадонну, вознося ей благодарственные молитвы за спасение их от гибели.

— Она хотела, эта ужасная женщина, расстроить семейную жизнь вашего зятя. С какой целью? Не знаю. Моего ума не хватает, чтобы разобраться в этих темных, подлых, мерзких интригах. Конечно, госпожа Марнеф не любит вашего зятя, но она из мести желает видеть его у своих ног. Я только что обошлась с этой негодяйкой, как она того заслуживает. Бесстыжая содержанка! Я объявила, что покидаю ее дом. Мне моя честь не позволяет пачкаться в этой грязи... Прежде всего я принадлежу своим родным! Я узнала, что Гортензия бросила Венцеслава, и вот я тут! Кузен, ваша Валери, которую вы принимаете за святую, причина этого рокового разрыва. Как же я могу после этого оставаться у подобной женщины? Наша милая, дорогая Гортензия, — продолжала она, касаясь руки барона выразительным жестом, — не должна страдать из-за прихоти подлых женщин, которые ради какой-нибудь безделушки готовы разрушить счастье целой семьи. Я не считаю, что Венцеслав провинился, но считаю, что он человек слабовольный, и не поручусь, что он устоит против такого изощренного кокетства. Решение мое бесповоротно. В этой женщине — ваша погибель, она доведет вас до нищеты. Я не желаю, чтобы на меня падала хотя бы тень подозрения, будто я принимаю участие в разорении моих родных; ведь вот уже три года, как я торчу там лишь затем, чтобы помешать вашему разорению. Вас обманывают, кузен. Скажите твердо, что вам дела нет до назначения этого мерзавца Марнефа, и вы увидите, что тогда будет! Славный сюрприз вам готовят!

Лизбета подняла с колен свою милую племянницу и горячо поцеловала ее.

— Не сдавайся, дорогая Гортензия, — шепнула она ей на ухо.

Баронесса, видя, что она отомщена, поцеловала кузину Бетту с чисто женской восторженностью. Вся семья в глубоком молчании стояла вокруг отца, который был достаточно умен, чтобы понять, что означало это молчание. Явные признаки страшного гнева проступили во всех его чертах: жилы на лбу вздулись, глаза налились кровью, лицо пошло багровыми пятнами. Аделина бросилась перед ним на колени, схватила его за руки:

— Друг мой, друг мой, прости!

— Я вам ненавистен! — воскликнул барон, не в силах заглушить голос совести.

Зная за собой глубокую вину, мы почти всегда считаем, что наши жертвы жаждут мести и питают к нам ненависть; и, несмотря на все усилия лицемерия, наша речь или наше лицо выдают нас в минуту непредвиденных испытаний, как некогда выдавали себя преступники, попав в руки палача.

— Родные дети в конце концов становятся нашими врагами, — сказал барон, желая взять назад свое признание.

— Отец... — начал Викторен.

— Как вы смеете перебивать отца! — громовым голосом крикнул барон, в упор глядя на сына.

— Отец, выслушайте! — сказал Викторен твердым и ясным голосом, голосом депутата-пуританина. — Я очень хорошо знаю, что обязан оказывать вам уважение и ни в коем случае его не нарушу. Я всегда был и буду для вас самым почтительным, самым покорным сыном.

Всякий, кому доводилось присутствовать на заседании палаты, признает навыки парламентской борьбы в этих елейных фразах, с помощью которых политики стараются успокоить противников и выиграть время.

— Мы никогда не были и не можем быть вашими врагами, — продолжал Викторен. — Я поссорился с моим тестем Кревелем из-за того, что выкупил у Вовине на шестьдесят тысяч франков ваших векселей, а, конечно, деньги, занятые вами, попали в руки госпожи Марнеф. О, я не осуждаю вас, отец, — прибавил он, отвечая на гневный жест барона, — я только хочу присоединить свой голос к голосу кузины Бетты и указать, что если моя преданность вам слепа и безгранична, любезный батюшка, то, к несчастью, наши денежные средства ограничены.

— Деньги! — крикнул сластолюбивый старик и, сраженный этим доводом, рухнул на стул. — И это мой сын! Вам возвратят, сударь, ваши деньги, — сказал он, вставая.

Он пошел к двери.