Ноша сокрушающая, однако, что бы ни говорили довоенные противники Капарелли о его ограниченности, с началом боевых действий этот человек, по мнению Гивенс, продемонстрировал несколько бесценных талантов. К их числу она относила способность полагаться на суждения готовивших ежедневные сводки экспертов, а не зарываться в донесения, стремясь разобраться во всем самостоятельно. Кто-то мог бы сказать, что это удавалось ему благодаря флегматичности и отсутствию воображения, но, в конце концов, кому-то и климат Грифона казался подходящим для отдыха. Гивенс основным отличительным качеством Капарелли считала железную самодисциплину. Действительно флегматичный, он при этом был не только исключительно компетентен, но и обладал развитым воображением, а некоторые его озарения можно было, не кривя душой, назвать близкими к гениальности. Кроме того, он умел подбирать людей, доверять им и спрашивать с них по справедливости, чем снискал уважение и преданность персонала. Умело распределяя поручения и ответственность, адмирал добился того, что, несмотря на огромный объем обрабатываемой информации, перегрузки удавалось избегать, и слаженная команда Ямы работала без сбоев.

Постепенно сложилось несколько традиций. Так, каждый вторник и четверг, ровно в десять, сэр Томас словно бы ненароком заходил в Яму, где «совершенно случайно» оказывалась в это время Патриция Гивенс. Порядок оставался неизменным уже не один год, хотя не имел никого отношения к официальному расписанию, которое составляли и которого неуклонно придерживались их йомены и флаг-секретари. Традиция сложилась сама собой и стала настолько естественной, что не нуждалась ни в каком официальном оформлении.

— Доброе утро, Пат, —сказал Капарелли, когда Ходжкинс вернулся к пульту дежурного, а Гивенс заняла свое место.

— Доброе утро, сэр, — ответила она. Капарелли проследовал к консоли, служившей при его посещениях Ямы главным командным пультом. Гивенс встала за его правым плечом. У нее, разумеется, имелся и собственный пульт, но при встречах они, опять же по традиции, работали за одним.

Ознакомившись с изменениями, произошедшими со времени последней проверки, адмирал откинулся в кресле, потер глаза, и Гивенс подумала, что со времени нанесения хевами удара по Василиску он работает без продыха, не давая себе пощады. Мысль эта никак не отразилась на ее лице, но весьма обеспокоила Патрицию. Сэр Томас был той гранитной скалой, на которой зиждилась громада Королевского флота, и ей совершенно не хотелось, чтобы эта скала подверглась эрозии усталости.

— Как ночь прошла? — спросил он. — Было что-нибудь заслуживающее внимания?

Гивенс кивнула, хотя и стояла у него за спиной.

— Так точно, есть несколько сообщений.

Подоплека этих встреч заключалась в том, что Капарелли возлагал особые надежды на интуицию Патриции Гивенс. Сводки, резюме, доклады — все это он принимал к сведению, однако ее мнение по вопросам, казавшимся первостепенными, предпочитал выслушивать лично, чтобы иметь возможность слышать тон ее голоса и видеть выражение лица. Кроме того, адмирал отдавал себе отчет в том, что разведка флота является бюрократической организацией, и любой аналитический доклад есть плод бюрократического консенсуса. Мнение шефа РУФ совсем не обязательно совпадало с выраженным в официальных донесениях, а Первый космос-лорд хотел знать, что лично она думает по вопросам, кажущимся важными ему, и какие вопросы считает особо значимыми сама.

Неофициальные встречи позволяли выяснить это, не оскорбляя недоверием руководителей аналитических служб. Забота о самолюбии подчиненных могла показаться мелочью, однако именно умение учитывать то, от чего многие отмахиваются как от несущественного, и было сильной стороной Капарелли.

— Да? — Адмирал поднял бровь.

— Сэр, получено еще несколько донесений о тактических группах, отозванных хевами из прифронтовых систем. Знаю, — торопливо сказала она, упреждая его слова, — со времени налета на Василиск таких донесений поступило немало, и в конце концов передислокация подразделений происходит постоянно. Более того, для меня очевидно, что такого рода рутинные перемещения после удара по Василиску будут вызывать особую тревогу у горе-аналитиков вроде меня, не веривших в то, что Комитет представит МакКвин такую свободу действий. Но поверьте, дело не в том, что я задним числом хочу перестраховаться.

— Ничего подобного мне и в голову не приходило, — доброжелательно сказал Капарелли. — Не вы одна сомневались в том, что Пьер и Сен-Жюст допустят послабление в отношении флота и позволят МакКвин действовать по собственному усмотрению. Помнится, я тогда был согласен с вашей оценкой ситуации. Хотя, — тут он усмехнулся, — имелись и другие мнения. Адмирал Белой Гавани, как мне помнится, нашей успокоенности не разделял, о чем и предостерегал меня. Есть у него такая дурная привычка — оказываться правым.

— Но ему, сэр, тоже случалось ошибаться. — указала Патриция.

Хэмиша Александера она ценила и уважала, однако находила, что при всем его блеске граф Белой Гавани не был лучшей кандидатурой на пост Первого космос-лорда, чем Капарелли. Придя к такому заключению, она поначалу удивилась, но последующие размышления лишь утвердили ее в этом мнении.

Блистательный и харизматичный, тринадцатый граф Белой Гавани был не создан для въедливой и рутинной канцелярской работы. У него не хватало терпения на дураков, он не был склонен делегировать важные полномочия и порой оказывался жертвой собственной одаренности. Граф привык чувствовать себя непогрешимым, так же считали и его подчиненные. В большинстве случаев это соответствовало действительности, но имело и негативные стороны, ибо личность такого масштаба невольно подавляла всех, кто находился рядом. Именно невольно, ибо сам адмирал постоянно предлагал подчиненным — и даже требовал, — чтобы они спорили с ним, отстаивая свою точку зрения. Он, похоже, просто не осознавал, что далеко не все обладают необходимыми для этого мужеством и энергией. Жаль, конечно, однако Гивенс понимала, что далеко не весь офицерский корпус соответствует идеальным представлениям об офицере Короны. И далеко не каждый офицер, внутренне не согласный с графом, осмеливался озвучить свое несогласие, а это, в сочетании с самоуверенностью самого Александера, порой оборачивалось просчетами. Так, именно Хэмиш выступил на первых порах ярым противником принятия на вооружение новых носителей ЛАК, и ни у кого не хватило смелости ткнуть его носом в очевидную нелепость этой ретроградной позиции.

А вот высказать свое несогласие с Капарелли не боялся никто. Первый космос-лорд мог принять или не принять чужую точку зрения, но он никогда не отметал ее с ходу, не вникнув в суть. По части блистательных озарений он уступал Белой Гавани и, наверное, не смог бы соперничать с ним на поле боя, но качествами, необходимыми для исполнения нынешних обязанностей, был наделен более щедро, чем любой другой из высших офицеров флота.

— Знаю, все люди ошибаются, — кивнул главнокомандующий, — но с ним это случается редко. И в данном случае он был прав.

— Не спорю, — согласилась Гивенс.

— Ладно. — Капарелли развернулся в кресле лицом к ней и сложил руки на груди. — Объясните, почему именно эти передвижения кажутся вам такими важными.