— Сколько моих писем ты получил, Ригоберто?

— Десять, — ответил он, слегка запнувшись. — Я думал, ты спишь. А почему ты спрашиваешь?

— Я тоже получила от тебя десять анонимок, — ответила она, не двигаясь. — Я бы назвала это любовью к симметрии.

Теперь насторожился дон Ригоберто.

— Десять анонимок от меня? Я не написал тебе ни одного письма. Ни с подписью, ни без подписи.

— Конечно, — произнесла женщина, глубоко вздохнув. — Ты и сейчас ничего не знаешь. До сих пор бродишь в потемках. Ну хоть немножко начинаешь понимать? Я тоже не отправляла тебе анонимок. Всего одно письмо. Но то самое, одно-единственное и вправду написанное мной, я так и не отправила.

Они пролежали молча, не шелохнувшись, две, три, пять секунд. И хотя тишину нарушал лишь рокот волн, дону Ригоберто казалось, что под окнами вновь собираются разъяренные коты и истомленные страстью кошки.

— Ты ведь не шутишь? — выговорил он, отлично зная, что донья Лукреция говорила очень серьезно.

Она не ответила. В спальне снова воцарилась тишина. Каким коротким, каким непрочным оказалось их ослепительное счастье. Добро пожаловать в реальность, Ригоберто, суровую и жестокую.

— Если ты, как и я, больше не хочешь спать, — предложил он наконец, — вместо того чтобы считать овец, давай попробуем во всем разобраться. Лучше покончить с этим прямо сейчас. Если ты не против, конечно. Если предпочитаешь забыть об этих анонимках, давай забудем. И больше никогда не станем о них говорить.

— Ты ведь и сам прекрасно знаешь, Ригоберто, что забыть не получится, — устало возразила женщина. — Нужно разобраться во всем раз и навсегда.

— Отлично, — согласился он, приподнимаясь. — Давай их прочтем.

В доме было прохладно, и, прежде чем перебраться в кабинет, они накинули халаты. Донья Лукреция захватила термос с горячим лимонадом, приготовленным на случай простуды. Перед тем как приступить к чтению, сделали пару глотков из одного стакана. Дон Ригоберто хранил письма в последней из тетрадей, заложив ими чистую страницу; донья Лукреция, перевязав свои послания лиловой лентой, носила их в дамской сумочке. Конверты и бумага оказались совершенно одинаковыми — такие продавались за четыре реала в китайских лавках. Однако почерк был разный. Единственного письма, в действительности написанного доньей Лукрецией, среди анонимок не оказалось.

— Это мой почерк, — пробормотал дон Ригоберто, придя в крайнее изумление. Он скрупулезно изучил первое письмо, сосредоточившись на каллиграфии и почти игнорируя его содержание. — Хотя, сказать по правде, почерк у меня самый заурядный. Его кто угодно скопирует.

— Особенно подросток, увлеченный живописью, юный художник, — заключила донья Лукреция, помахивая письмами, якобы написанными ее рукой. — Это как раз не мой почерк. Потому я и не решилась отправить тебе письмо, которое действительно написала. Чтобы ты не смог сравнить его с другими и разоблачить меня.

— Немного похоже, — возразил дон Ригоберто; он разглядывал анонимки под лупой, как филателист — редкую марку. — В обоих случаях буквы закругленные, старательно прорисованные. Почерк женщины, окончившей школу при монастыре, например, Софианум.

— Разве ты не узнал мой почерк?

— Я и не знал, — ответил он. Настал третий за эту ночь больших сюрпризов его черед удивляться. — Я только теперь это понял. Насколько я припоминаю, прежде ты не писала мне писем.

— Да и эти написаны не мной.

Еще целых полчаса они молча изучали анонимные послания. Супруги сидели рядышком на кожаном диване, заваленном подушками, под торшером с расписанным рисунками австралийских аборигенов абажуром. Света хватало обоим. Время от времени они прихлебывали лимонад. Порой у кого-то вырывался смешок, гневный возглас или печальный вздох, но другой ни о чем не спрашивал. Оба закончили читать одновременно и искоса поглядывали друг на друга, усталые, растерянные, нерешительные. С чего начать?

— Он проник сюда, — произнес наконец дон Ригоберто, обводя взглядом кабинет. — Рылся в моих вещах, читал записи. Все самое заветное, самое тайное — здесь, в моих тетрадях. В них то, чего даже ты не знаешь. Письма, которые я тебе якобы отправлял, действительно мои. Хоть и написаны не мной. Я готов поклясться, что каждая фраза в них украдена из моих тетрадей. Просто мозаика. Мысли, цитаты, шутки, игры, мои собственные и чужие слова, все вперемешку.

— Вот почему все эти игры, все эти приказания напоминали о тебе, — проговорила донья Лукреция. — Но в моих письмах нет ничего от меня.

— Я сходил с ума от тоски по тебе, мечтал получить от тебя весточку, — покаялся дон Ригоберто. — Потерпевшие кораблекрушение хватаются за что попало, тут уж не до тонкостей.

— Но все эти пошлости? Вся эта претенциозная чушь? Правда, напоминает Корин Тельядо?[135]

— Кое-что здесь и вправду из Корин Тельядо, — задумался дон Ригоберто. — Я пару раз находил в доме ее книжки. Я еще решил, что их читает кухарка. Теперь понятно, кому они принадлежали и на что сгодились.

— Я убью этого мальчишку! — воскликнула донья Лукреция. — Корин Тельядо! Честное слово, убью.

— Ты смеешься? — изумился дон Ригоберто. — Тебе это кажется забавным? По-твоему, мы должны похвалить его и поощрить?

Донья Лукреция смеялась долго, искренне, безмятежно.

— Откровенно говоря, Ригоберто, я не знаю, что и думать. Конечно, ничего смешного здесь нет. Но что же делать: плакать? Сердиться? Отлично, давай рассердимся, и что тогда? Что ты сделаешь с ним завтра утром? Отругаешь? Накажешь?

Дон Ригоберто пожал плечами. Ему тоже хотелось смеяться. И, по правде сказать, он чувствовал себя полным кретином.

— Я никогда его не наказывал, тем более не бил и просто не знаю, как это делается, — признался он немного стыдливо. — Потому он и вырос таким. Я просто не знаю, что с ним делать. Боюсь, он в любом случае выйдет победителем.

— Но ведь и мы кое-что выиграли. — Донья Лукреция придвинулась к мужу, и он положил руку ей на плечо. — Мы ведь помирились. Если бы не эти анонимки, ты никогда не решился бы позвонить мне и пригласить на чашку чая в «Белый шатер». Разве не так? Да и я не пришла бы на свидание, если бы не письма. Ни за что на свете. Письма проложили дорогу. Нам не в чем его винить; он помог нам, помирил нас. Ты ведь не жалеешь, что мы снова вместе, Ригоберто?

Наконец рассмеялся дон Ригоберто. Он потерся носом о висок жены, чувствуя, как ее волосы щекочут ему веки.

— Об этом я никогда не пожалею, — пообещал он. — Что ж, после всего пережитого мы заслужили право на сон. Все это очень хорошо, но мне, женушка, с утра в контору.

Они вернулись в темную спальню, держась за руки. Донья Лукреция отважилась пошутить: