– А вернется ли? – ответил Алекс вопросом на вопрос. – И если вернется, то точно ли женится? Нет, нет и нет, Элиза, я не могу ехать. А ты поезжай, конечно, бери детей и отправляйся поближе к родителям. Или к Кате во Францию, она поможет вам. Бог даст, война и вправду скоро закончится, Орлов вернется, они обвенчаются с Оленькой, и мы приедем к вам все вместе. Если же он не вернется, я все равно привезу к вам Олю, ибо ее служение России станет уже не нужным.

Этот разговор повторялся почти каждую неделю на протяжении последнего года, и каждую неделю ничем определенным не заканчивался. Элиза настаивала на переезде за границу, Александр Игнатьевич отказывался, старшая дочь в обсуждениях участия не принимала, заявив сразу:

– У меня есть жених, он на фронте, и пока он не вернется, о моем отъезде из России не может быть и речи. Больше не спрашивайте меня об этом.

Самым сильным аргументом Элизы было здоровье Кости. И тут уж Раевский ничего возразить не мог.

– Поезжайте, – устало сказал он январским вечером 1917 года, когда стало известно, что в Москве издано официальное запрещение изготовлять пирожные, торты, тянучки и «другие высокие сорта конфектного производства». – Если уж до такого дошло, значит, с поставками в действующую армию дело совсем плохо. Ни хлеба, ни сахара, ни мяса не будет. Поезжайте. Мы с Оленькой останемся, но приедем к вам при первой же возможности.

Оформление документов и сборы много времени не заняли, и уже 15 февраля Раевский проводил жену и двоих младших детей, Наташу и Костю, на поезд. Ольга прийти на вокзал не смогла, у нее, хирургической сестры, было очень много работы в госпитале, даже переночевать дома не всегда удавалось.

Вернулась домой Ольга Раевская только на следующий день к вечеру, измученная и голодная, с осунувшимся лицом и запавшими глазами, поставила на стол холщовую сумку.

– Вот, доктор поделился, ему из деревни варенье прислали. Давай чаю, что ли, выпьем, – сказала она отцу. – Ну как? Проводил?

– Проводил, – кивнул Александр Игнатьевич. – Теперь мы с тобой вдвоем остались.

– Справимся, – коротко ответила Ольга. – Станет трудно – прислугу рассчитаем, жильцов пустим, дом большой для нас двоих, зачем нам столько комнат? Справимся.

В тот момент судебный следователь Раевский ни на мгновение не усомнился в правильности принятого решения. Их с дочерью место здесь и только здесь, в России. Да, было время, когда ему казалось, что он мог бы жить хоть в Швейцарии, хоть в любой другой стране, лишь бы Лорена была с ним. Сейчас он так уже не думал и с удивлением вспоминал самого себя, пылавшего страстью и готового ради нее изменить свою жизнь. Теперь не то. Страсть прошла, а перемена места жительства казалась невозможной. Пусть будет трудно, пусть будет страшно, пусть будет даже невыносимо, но он будет жить на Родине, а не на чужбине. Раевский знал, что подобные мысли показались бы большинству его знакомых странными и глупыми.

Он смотрел на дочь, уставшую, с серым лицом и потухшими глазами, и думал о том, что произойдет, когда вернется (если, конечно, вернется!) с фронта ее жених, военный инженер Иван Орлов. Ведь Орлов, уходя на фронт, прощался с пышущей здоровьем, полнокровной, красивой, веселой девушкой девятнадцати лет, студенткой Женского Медицинского института – а кого он найдет по возвращении? Иссохшую от тяжелой работы и постоянного недоедания, суровую и неласковую девицу? Кровь, гной и страдания, отчаянные крики боли и обреченные стоны вряд ли могут сделать кого-то мягче и добрее.

– Сегодня я получил ответ из канцелярии прокурора судебной палаты, мое прошение удовлетворено, – сказал он дочери.

– Правда? – оживилась Ольга. – Как я рада! Наконец-то ты займешься тем, что тебе действительно интересно! Знаешь, я давно поняла, как это важно – делать ту работу, которая по-настоящему занимает ум и душу. Тогда и усталости не чувствуешь, и все трудности проходят незамеченными. Время теперь трудное, и только любимая работа позволит выжить и не сойти с ума. Ты со мной согласен?

– Разумеется, – довольно улыбнулся Раевский. – Я мечтал об этой деятельности с тринадцатого года, как только в Москве открыли кабинет научно-судебной экспертизы. Меня обещают назначить пока в отдел фотографии и каллиграфии, но со временем я надеюсь перейти в дактилоскопический отдел. За пальцевыми отпечатками будущее, я в этом уверен! Твоя мать уехала, но ты на Курсах изучала химию, так что будешь мне помогать. Ты ведь не откажешь своему престарелому отцу?

Впервые за вечер Ольга рассмеялась, ее глаза даже заблестели.

– Ну какой же ты престарелый? Тебе всего сорок семь, для мужчин это молодость. Женщина в таком возрасте уже ни на что рассчитывать не может, а для мужчины еще все впереди. Прости, отец, я бы посидела с тобой подольше, но валюсь с ног. Пойду спать. Завтра с утра снова на дежурство.

Ольга ушла к себе, а Александр Игнатьевич вернулся в кабинет. Скоро, уже совсем скоро он приступит к новой деятельности! Жаль только, что в составе кабинета научно-судебной экспертизы не предусмотрены отделы, которые изучали бы и совершенствовали тактику расследования. Вот чем он, Раевский, занялся бы с огромным интересом! К сожалению, тактике уделяется пока еще недостаточно внимания. Старший юрисконсульт Министерства юстиции, профессор Трегубов, издал года полтора назад книгу «Основы уголовной техники», но в ней о тактике сказано явно недостаточно: затронуты только вопросы производства обысков и описаны способы тайных сношений преступников, все остальное посвящено технике обнаружения, изъятия, закрепления и исследования следов. Вся книга построена на основе лекций Рейсса, того самого Рейсса, к которому Раевский несколько раз ездил в Лозанну. В Лозанну, где он встретил Лорену Вебер. Теперь эта книга станет настольной у Александра Игнатьевича.

Хорошо, что он не дал себя уговорить и не уехал вместе с женой и детьми. Еще вчера, в день их отъезда, он не знал, какой ответ получит от руководства судебной палаты, и даже надеяться на положительное решение перестал, потому что прошение его было направлено очень давно, но решение все не принималось. И вот сегодня, стоило ему проводить семью, пришел ответ.

Как порой интересно и непредсказуемо складывается жизнь…

1919 год, март

– Графьев нонеча нету, так что твоему честному слову никто верить не обязан. – Допрашивавший Александра Игнатьевича молодой парень деревенского вида, в кожаной тужурке, глумливо хмыкнул. – А то взяли привычку, понимаешь, чуть что – слово дворянина давать, и все верить должны. Не те времена нонеча! Нонеча главное – революционная сознательность, а у тебя, контра недобитая, ее быть не может. Давай все сначала: кто тебе приказал сделать заключение, что перехваченное нами письмо написано не контрреволюционером Казариным?

Раевский вздохнул. Это парнишка-чекист допрашивал его уже вторую неделю. Дело с места не сдвигалось. Наоборот, с каждым произнесенным Александром Игнатьевичем словом все становилось только хуже.

– Мне никто ничего не приказывал. Ко мне для проведения экспертизы поступили два документа, один исполнен неким Казариным, другой – неустановленным лицом. Передо мной был поставлен вопрос о том, одним ли человеком выполнены оба документа или же автор у них разный. Я сделал заключение согласно многолетним научным разработкам и опираясь на собственный опыт. Неустановленный автор не является тем человеком, который исполнил письмо, подписанное «Ю. Казарин». Больше мне добавить нечего.