– Коммуна? – переспросила я. – Да она же вся подкуплена Батцем! Эбер, Шометт – все они продались барону. Они любой донос бросят под стол, и все дела!

Звук моего голоса утонул в каком-то шуме. Какие-то тяжелые удары, стук, крики заставили всех содрогнуться. Непонятный, неожиданный шум внезапно прекратился, но лишь на мгновение: вскоре раздались два пистолетных выстрела, а между ними – грубый оглушительный окрик:

– Кортей, Мишони, свиньи проклятые! Открывайте, черт возьми, язви вас в кочерыжку!

Грубые слова, к которым примешалась непристойная брань, доносились от тюремных ворот.

– Что такое? – прошептала принцесса испуганно. – Я узнаю голос Симона…

Да, это наверняка был Симон – его голос, его манеры, даже его любимое ругательство «язви вас в кочерыжку». У меня дрожь пробежала по телу. В это мгновение я была почти уверена, что меня через несколько минут арестуют.

– Пойдемте! – воскликнула королева, принимая решение раньше других. – Быстро наверх, в спальни, в кровать! Все мы спали. Ясно, что все провалилось…

Подхватив сына на руки, она вместе с принцессой в мгновение ока скрылась на лестнице.

Из мрака вышел барон де Батц.

– Слушайте, барон, я пистолетным выстрелом раздроблю этому дуралею череп! – воскликнул Кортей. – Симон и пикнуть не успеет.

– Не надо, – решительно произнес барон. – Сегодня надеяться уже не на что… Ступайте, откройте ему! Среди нас был предатель, он-то и донес Симону обо всем.

Кортей неохотно подчинился. Симон барабанил в ворота, угрожал разнести Тампль и гильотинировать всех, кто в нем находится.

– Мишони, наверх, к королеве! Помогите им спрятать одежду. – Барон стремительно повернулся ко мне: – Как, сударыня, вы еще здесь?

– Не могу же я воспарить в небо! – произнесла я злобно.

– Ступайте наверх! Мне надо как-то вывести вас отсюда…

– Вывести – со второго этажа?

– Как вы глупы! Вам следует переодеться гвардейцем… Под видом патруля мы немедленно покинем Тампль.

Я бросилась наверх. Подумать только, из-за какого-то подозрительного Симона сорвалось такое предприятие! Вряд ли представится еще подобная возможность… И как жаль, что гарнизон так ненадежен. Будь солдаты тверже и настойчивее, они бы просто прикончили Симона и бросились бы наутек с деньгами, полученными от Батца… Впрочем, кто хочет быть беглецом?

Я в лихорадочной спешке натягивала на себя тугие солдатские брюки, синий мундир, высокие сапоги, стянула на тонкой талии широкий кожаный пояс. Стыдно признаться, но нынче мне было безразлично, что будет с королевой. Я думала только о себе – шаги подозрительного Симона уже раздавались на лестнице!

Едва я успела выскользнуть в боковую дверь, как в комнату королевы ввалился, изрыгая ругательства, этот неподкупный комиссар. Нетрудно было понять, что он пьян. Трижды обозвав королеву шлюхой, а юного короля – щенком, Симон обрушился на Мишони, называя его изменником.

Я уже не слышала, как оправдывался Мишони и успел ли он спрятать остальную гвардейскую форму. Приглушая учащенное дыхание, я осторожно спускалась по черной лестнице. Две ступеньки, одна, порог, дверь… Выскочив на улицу, я во весь дух помчалась к группе людей, сгрудившихся у башни. Заговорщики молча пропустили меня в середину.

У меня бешено колотилось сердце, пока Кортей приказывал открыть тюремные ворота – якобы для того, чтобы выпустить патруль. Время тянулось бесконечно медленно… Я оглядывалась на освещенные окна башни Тампля, словно ожидая увидеть там что-то ужасное, касающееся меня. Скорее бы, скорее бы уйти отсюда! В такой переделке невольно захочется молиться…

Мы промаршировали через ворота довольно бодро, несмотря на то что ни у кого из патрульных не было ружей. О них как-то все забыли в этом маскараде. Барон де Батц вскочил в коляску, приготовленную для королевы, подал мне руку. За нами на кожаные сиденья втиснулось еще пять человек. Коляска полетела по улицам Парижа легко, как стрела.

Заговорщики спасли себя, оставив королеву на произвол судьбы.

– Куда мы едем? – спросила я.

– В Эрмитаж де Шаронн, черт побери! – раздраженно бросил барон.

– А мой пропуск? Полагаю, теперь я его заработала? Батц взглянул на меня с изумлением, меру которого трудно передать.

– Пропуск? Но, сударыня, я и не думаю вам его давать.

Признаться, на мгновение я онемела. Как? Столько рисковать, потратить столько нервов – и все для того, чтобы быть одураченной и получить кукиш вместо пропуска? Меня охватил гнев. Батц просто не понимает, что этим не шутят! Когда речь идет о моем ребенке, я теряю чувство юмора…

Батц вдруг сорвался с места, с размаху ударил кулаком по стенке кареты, и лошади остановились. С перекошенным от злобы лицом он повернулся ко мне:

– Вылезайте! Мы как раз неподалеку от площади Рояль, это в двух шагах от вашего дома… Ну, поспешите! Через два часа я жду вас у себя – переодетую и готовую исполнять мои приказания. Ну? Не забывайте, что на свете существует еще тайная полиция и революционная гильотина…

Задыхаясь от бешенства, стояла я на площади Рояль, глядя, как стремительно удаляется карета барона. Действительно, что я могла делать? Только исполнять его приказания.

5

Было три часа, когда я добралась до Эрмитажа де Шаронн. Три часа ночи… Еще не пели первые петухи. В особняк меня пропустили без всяких проверок, как свою. Пройдя по темным безлюдным коридорам, я без труда отыскала маленькую прихожую перед кабинетом Батца.

Я заглянула в кабинет: барона там не было. Прихожая тоже была пуста. Лакей, принесший чай, был удивлен: господин барон вроде бы должен быть дома…

– Так где же он в таком случае?

– Не знаю, мадам… Хотите, я отдам вам этот чай? Или принесу вам горячего вина?

Я устало кивнула. Мне так хотелось спать, что у меня даже глаза слипались. Маленькими глотками я пила горячее вино, принесенное лакеем, надеясь, что это меня приободрит, и размышляя о том, как низко я пала: ожидаю в дрянной прихожей какого-то барона… А барон ведет себя до крайности нагло и грубо. Конечно же, мои надежды на то, что он отпустит меня из Парижа, теперь можно считать развеявшимися. Похоже, Батц собирается держать меня на крючке до тех пор, пока меня не схватит полиция или пока королева не будет спасена.

Склонив голову на руки, скрещенные на столе, я задремала. Мне мерещился Жанно, холодные озера Бретани, звонкий смех Авроры… Маргарита грозно что-то мне вычитывала – я даже слышала ее энергичный голос, хотя не могла понять, что именно она говорит. Потом почему-то всплывало в памяти бретонское лето, ослепительная зелень Семилесья, рощицы фруктовых деревьев, выросших по краям древних укреплений, – там гнездились малиновки и дрозды.