— Господи, господи, господи! Доченьки мои, бедные девочки!

Лейла сползла на пол и, утешая, обняла армянку. Гадар это показалось очень странным. Как все в городе, она считала Лейлу-ханым всего-навсего шлюхой, пусть и живущей с агой, и не подобало дозволять ей обнимать себя. Но Лейлино тело было таким мягким, таким материнским, от нее так тепло пахло духами и розовой водой, что Гадар дала себе волю немного поплакать в ее объятьях. Потом встала, отерла глаза и сказала:

— Пропала моя последняя надежда. Храни вас господь, Лейла-ханым.

— И вас тоже. — Лейла сама уже готова была расплакаться.

Гадар безвольно уронила руки.

— Мы лишь хотели спокойно жить и честно зарабатывать на пропитание. Все было так хорошо.

Лейла сдернула с запястья золотой браслет и подала Гадар.

— Возьмите, сможете продать. Мне он ни к чему, у меня еще есть.

— Спасибо вам, Лейла-ханым. Я приму это во имя Господа, по необходимости. И очень прошу простить.

— Простить? За что?

— За все, что о вас говорили.

С этими словами Гадар вышла. От стыда и возмущения у Лейлы горели уши, хотя она понимала, что аптекарша не желала ее обидеть. Лейла взяла лютню и играла, пока не восстановилось душевное равновесие.

Так получилось, что Рустэм-бей появился именно в тот момент, когда колонна изгнанников сворачивала на развилке к югу. Стоял одуряюще жаркий полдень, путники не ели и не пили с рассвета. Троих обессилевших стариков уже забили до смерти прикладами, чтобы не тратить патроны, а вся сносная обувь перекочевала на ноги конвойных. У людей кровоточили ступни, обожженные убийственно раскаленными камнями. Женщины заунывно тянули нескончаемый стон-плач, мужчины смаргивали пот и возносили вечно пустому небу невнятные молитвы, желая, чтобы все поскорее закончилось. Многих уже хотя бы раз избили, а через полчаса после выхода из города всем велели сдать захваченные с собой ценности.

Издалека услышав жуткий стон, Рустэм-бей поразился зрелищу, когда лошадь вынесла его к колонне. Еще больше он изумился, увидев знакомые лица людей, еще вчера известных всему городу. Рустэм не верил себе, глядя, в какое жалкое скопище они превратились.

Он тотчас понял, что произошло. Он был наслышан о высылках и в принципе не сочувствовал жертвам. Как и всех, его возмущала вероломная измена людей, которые предали Султана, дезертировали и ударили армии в спину. Он ловил себя на том, что хмурится, завидев армянина, негодуя на все их племя впервые в жизни. Однако ему хватало ума понять, что никто из этих армян и не приближался к фронту, они никого не ударяли ни в спину, ни куда еще. Наоборот, Левон Крикорян неизменно хлопотал при редких хворях аги, и его снадобья обычно помогали.

Подъехав к вставшей колонне, Рустэм-бей увидел лес протянутых в мольбе рук. Он смотрел на измученные лица, слышал отчаянные, невнятные крики о помощи. На мгновенье Рустэм-бей застыл в растерянности, но затем справился с собой и, пришпорив лошадь, подъехал к сержанту — явно здесь старшему. Приняв властный вид важного господина, кем, в сущности, и являлся, ага спросил напрямик:

— Кто приказал забрать этих людей?

Перепуганный и удивленный сержант достал из-за пояса документ.

— Приказ губернатора, эфенди.

Взяв бумагу, Рустэм-бей сделал вид, что читает. Сквозь вычурную каллиграфию и невероятно витиеватый официальный слог не продрался бы и образованный человек, к числу коих Рустэм-бей вообще-то не принадлежал. Однако, увидев хорошо знакомую губернаторскую печать, он понял, что документ подлинный, и молча вернул его сержанту.

Одна женщина ухватила Рустэма за ногу и взмолилась:

— Спасите нас, ради бога, спасите, Рустэм-бейэфенди!

— Приказ губернатора, — ответил ага. — Ничего не поделаешь. Иначе бы вызволил вас, клянусь Аллахом. — Он взглянул на маленькое море запрокинутых отчаянных лиц и печально помотал головой: — Времена плохи. Мир захватил сатана.

Оглядев разбойничий отряд узколицых курдов, Рустэм-бей вдруг с удивлением заметил, что все они нелепо обвешаны дорогими женскими украшениями.

— Я знаком с губернатором, — без обиняков заявил он. — Если эти люди пожалуются на дурное обращение, вас всех расстреляют. Каждый тюрбан лишится башки, каждая лошадь — всадника, и каждое тело будет гнить без савана непогребенным. Я добьюсь фатвы[65], и рай навеки захлопнется для ваших душ.

Впечатляющая угроза по-настоящему испугала курдов, наступило молчание, и тут выяснилось, почему колонна остановилась. Из рощицы неподалеку раздался пронзительный вопль. Левон Крикорян ухватился за стремя аги и закричал:

— Мои девочки! Мои дочери, эфенди, мои девочки!

Пришпорив лошадь, Рустэм-бей стремительно обогнул рощицу и увидел пятерых конвойных, которые злорадно срывали одежду с трех брошенных на землю дочерей Левона. Несомненно, в изнасиловании собирались поучаствовать все конвоиры по очереди. Девочки бешено сопротивлялись и смогли закричать, потому что как-то умудрились выплюнуть кляпы.

Выбора не было, и Рустэм-бей, словно охваченный чужой отвагой, выхватил из-за пояса пистолет с серебряной рукоятью, подъехал ближе и рявкнул:

— Именем Султана-падишаха, грозы мира!

Слегка опешившие курды удивленно замерли, а с земли на Рустэма смотрели огромные, полные отчаяния глаза растерзанных девочек.

— Именем Султана! — повторил он.

Повисло долгое молчание, пока Рустэм-бей оценивал степень тупости насильников, а те, в свою очередь, пытались определить, насколько он важен. Они сразу смекнули, что это не просто богатый и знатный, но весьма влиятельный человек: сияющие сапоги, чудесного сукна шальвары, красный шелковый пояс, идеально вычищенная феска и навощенные усы. Под полуденным солнцем посверкивали пистолет, рукоять и ножны ятагана; незнакомец восседал на красивом и горячем гнедом коне, по сравнению с которым лошади конвоиров выглядели жалкими одрами. У всех конвойных мелькнула одна мысль: такого господина вполне стоит грабануть. Однако никто пока не отваживался, тем более что правая рука человека, покоившаяся на лошадиной шее, сжимала револьвер, ненароком направленный в их сторону.

Определив, что степень тупости конвойных весьма высока, Рустэм-бей сказал:

— Этих женщин трогать нельзя. Они уже заняты.

— Заняты, эфенди? — переспросил один конвойный.

— Да. Все согласовано, их забрали по ошибке. Они мои, я приехал за ними. — Рустэм-бей взглянул на девочек, мысленно умоляя их молчать.

Конвоиры в замешательстве переглянулись.

— Одна должна стать моей женой, две другие обручены с моими братьями, — твердо сказал Рустэм-бей.

— Три брата берут в жены неверных? — спросил другой конвоир. — Да еще сестричек?