– Понятно, – кивнул Клеон. – Но ничего не вышло. И что, мэр Микогена…

– Он называется Верховным Старейшиной, сир.

– Мне все равно, какой у него титул, не придирайся. Что, этот Верховный Старейшина отказался?

– Напротив, сир, согласился, и математик удивительно легко угодил в ловушку.

– И что же?

– Ему позволили уйти, сир. Отпустили и ничего не сделали.

– Почему? – нетерпеливо спросил Клеон.

– Точно не знаю, сир, но, по-моему, нас кто-то опередил.

– Кто? Мэр Сэтчема?

– Может быть, сир, но в этом я сомневаюсь. За Сэтчемом я постоянно наблюдаю. Если бы они сцапали нашего математика, я бы уже об этом знал.

Теперь Император не просто нахмурился. Он явно был разъярен.

– Это плохо, Демерзель. Я очень недоволен. Такая неудача заставляет меня усомниться в твоих способностях. И какие же меры мы примем к Микогену за столь явное пренебрежение к желанию Императора?

Демерзель низко склонил голову, пережидая бурю негодования монарха, но ответил холодно и спокойно:

– Предпринимать какие-либо санкции против Микогена сейчас, сир, было бы ошибкой. Такой конфликт сыграл бы на руку Сэтчему.

– Но должны же мы что-то предпринять!

– Может быть, и не должны, сир. Все не так плохо, как кажется.

– Как это так? Куда уж хуже?

– Вы помните, сир, что этот математик был убежден в том, что его психоистория не может быть внедрена в практику?

– Конечно, помню, но это же ничего не значит? Для наших целей, имею в виду.

– Может быть, и не значит. Но если бы ее можно было внедрить в практику, сир, она бы послужила нашим целям, и еще как бы послужила. А из того, что мне стало известно на сегодняшний день, я сделал вывод, что этот математик как раз сейчас предпринимает попытки практического применения психоистории. И его святотатственный поступок в Микогене как раз имеет непосредственное отношение к решению проблемы психоистории. Раз так, сир, то имеет полный смысл предоставить его самому себе. Лучше будет схватить его тогда, когда он приблизится к своей цели, или даже тогда, когда он до нее доберется.

– Ага. Если только мэр Сэтчема не схватит его раньше нас.

– Я прослежу за тем, чтобы этого не произошло.

– Точно так же, как ты позволил математику ускользнуть из Микогена?

– На этот раз я не совершу ошибки, сир, – холодно отозвался Демерзель.

– Да уж, Демерзель, лучше не совершай. Второй ошибки я тебе не прощу. Да… – капризно закончил Император, – поспать мне сегодня не удастся.

61

Жирад Тисальвер из Даля был невысокого роста, на полголовы ниже Селдона. Но близко к сердцу он, похоже, этого не принимал. У него были правильные, приятные черты лица, обворожительная улыбка, пушистые, густые черные усы и черные волосы, лежавшие плотными завитками.

Жил он вместе с женой и маленькой дочкой в квартирке из нескольких комнатушек, где всегда царила почти больничная чистота, но обстановка была самая скромная.

– Я прошу прощения, господин Селдон и госпожа Венабили, – извинился Тисальвер, – за то, что не могу предоставить вам роскоши, к которой вы, вероятно, привыкли, но Даль – бедный сектор, да и я небогат, даже по нашим меркам.

– Тогда уж нам стоит извиниться, – сказал Селдон, – за то, что вам придется терпеть неудобства от нашего присутствия у вас.

– Никаких неудобств, господин Селдон. Господин Челвик нам щедро заплатил за ваше проживание в наших скромных апартаментах. Деньги нам никогда не помешали бы, а еще и ваше общество…

Селдону на память пришли прощальные слова Челвика.

– Селдон, – сказал он тогда, – это уже третье убежище. В первые два имперским властям попасть было исключительно трудно, и именно поэтому скрываться там было наиболее логично. Здесь все иначе. Это нищий, ничем не примечательный сектор, и, конечно, место не совсем безопасное. Прятаться здесь тебе вряд ли пришло бы в голову, поэтому маловероятно, чтобы взоры Императора и его Государственного секретаря обратились в сторону Даля. Можешь ты пообещать мне держаться подальше от беды хотя бы здесь?

– Я постараюсь, Челвик, – сказал Селдон чуть обиженно. – Только не думай, пожалуйста, что я нарочно ищу неприятностей на свою голову. Я ищу знаний, которые помогли бы сэкономить те тридцать жизней, которые мне, видимо, придется потратить на создание психоистории.

– Ясное дело, – хмыкнул Челвик. – Погоня за знаниями погнала тебя на поверхность в Стрилинге, в микогенский алтарь. Остается только гадать, в какой пороховой погреб она тебя заведет в Дале. Что же касается вас, доктор Венабили, я понимаю, что вы и так старались заботиться о Селдоне, но придется заботиться еще лучше. Вбейте себе в голову, да покрепче, что он – самый важный человек на Тренторе и даже во всей Галактике и что его надо сберечь во что бы то ни стало.

– Постараюсь сделать все, что в моих силах, – сухо отозвалась Дорс.

– Что касается ваших квартирных хозяев, люди они не без странностей, но хорошие. Я с ними давно знаком, и очень не хотелось бы, чтобы из-за вас они попали в беду.

Но пока Тисальвер, похоже, только радовался квартирантам – неподдельно, искренне и как будто вовсе не потому, что получил неплохие деньги за их проживание.

Всю жизнь он прожил в Дале и страстно обожал рассказы о других местах. Жена его тоже слушала с удовольствием, то и дело улыбалась, кивала головой, а их дочурка, не вынимая изо рта обслюнявленного пальца, подглядывала в щелочку.

Как правило, все семейство собиралось вместе после обеда, и от Селдона и Дорс ждали очередного рассказа о далеких мирах. Еды всегда бывало вдоволь, но пища была простая, а временами и просто грубая. После изысканных микогенских блюд здешний рацион можно было смело назвать несъедобным. Да и питались тут весьма своеобразно. Стол представлял собой узкую длинную доску, прикрепленную к стене; все выстраивались возле нее и ели стоя.

Селдон путем мягких и ненавязчивых расспросов выяснил, что такая манера потребления пищи никак не связана с бедностью, что так едят в Дале везде. «О да, конечно, – объяснила госпожа Тисальвер, – те, кто занимает важные государственные посты, порой вынуждены заводить какие-то предметы вроде сидячих полок, – видимо, она имела в виду стулья, – но представители среднего класса смотрят на подобные нововведения свысока, неодобрительно».

Но как бы сильно Тисальверы ни презирали то, что считали ненужной роскошью, слушали они про нее во все уши. Упоминание о матрасах на ножках вызывало у них восхищенные восклицания. Не меньший восторг производили рассказы о разных столах и шкафчиках, изысканной посуде и столовых приборах.

Выслушав рассказ об обычаях Микогена, Жирад Тисальвер любовно пригладил свою курчавую шевелюру, словно желая показать, что он скорее готов подвергнуться кастрации, чем депиляции. При всяком упоминании о