Поначалу никакой опасности он не видел — раненая была плоха и, по словам начальника госпиталя полковника Суркова, могла умереть в считанные часы. Такой исход — Агафонов понимал это — устраивал всех. Только начальник госпиталя беспокоился поначалу: с него спрос предстоял, но ему дали понять, что будет принята во внимание сложность данного случая.

Однако, вопреки ожиданиям, Людмила не умерла, и в один из дней Агафонова посетила ужасная мысль — а что, если все раскроется? Среди обслуживающего персонала госпиталя имеются джебрайцы, и совершенно очевидно, что среди них есть люди президента Фархада. Уязвленный резким протестом советской стороны, к тому времени тот вновь развязал боевые действия на севере страны, и если до него дойдет, что его грубо спровоцировали, обвели вокруг пальца…

Агафонов засуетился. Поняв, что стал заложником обстоятельств, он бросился к Овчаренко, но тот лишь равнодушно пожал плечами и посоветовал не волноваться понапрасну. Ему будто и невдомек было, что Фархад, если ложь раскроется, способен на самые непредсказуемые действия.

— Ее необходимо убрать отсюда! — шумел Агафонов, заламывая руки.

— Что значит — убрать? — переспрашивал Овчаренко, глядя равнодушно.

— В Союз!

— Каким образом? А если в тот момент, когда мы ее потащим в аэропорт, ее опознают? Вы себе представляете последствия?

Агафонов, разумеется, представлял.

— Но она не должна здесь находиться! Каждый день ее пребывания в госпитале — страшный риск!

— Кто же виноват в том, что она выжила? — иронизировал Овчаренко.

— А если ее состояние ухудшится? — предположил Агафонов с проснувшейся надеждой.

— Ну, теперь это вряд ли. Я слышал от Суркова, что она, напротив, быстро поправляется.

— Всякое бывает, — Агафонов настаивал, надеясь, что собеседник поймет.

Овчаренко мрачно усмехнулся, извлек откуда-то из недр массивного стола «Макарова», положил перед послом.

— В чем дело? — побагровел Агафонов.

— Ваша идея — вам и карты в руки, — проговорил Овчаренко насмешливо.

— Вы неправильно меня поняли, — посол бессильно откинулся.

— Бывает. Прошу извинить меня.

Овчаренко спрятал пистолет. Разговор был окончен.

Но продолжение вскоре последовало. Агафонову сообщили: Москва дает «добро» на эвакуацию Песоцкой в Союз — с соблюдением всех мер предосторожности. План был прост — на советском армейском автомобиле, не подлежащем досмотру на улицах Хедара, доставить женщину в столичный аэропорт, оттуда вертолетом переправить в Бергаш, на советский военный аэродром, и далее, армейским транспортом — в Союз.

Всю подготовку Овчаренко взял на себя, Агафонова даже не посвятили в подробности, и посол вновь испытывал чувство бессильной незащищенности — другие люди занимались делом, неблагоприятный исход которого мог стоить Агафонову головы. Он потерял сон и аппетит, начало пошаливать сердце, вдребезги разругался с женой из-за пустяка… Овчаренко же от каких-либо комментариев уклонялся, на все расспросы отвечал коротко: «Все делается по плану». Оставалось только Бога молить, чтобы все прошло гладко.

Четыре дня спустя Овчаренко явился к послу без приглашения и объявил, едва успев прикрыть за собой дверь:

— Операция завершена.

— Она в Союзе? — вскинулся Агафонов, чувствуя, как распрямляется спина, освобождаясь от невыносимого бремени.

— Да. Час назад мне сообщили — самолет приземлился на одном из аэродромов Подмосковья.

Агафонов налил из сифона воды и залпом выпил.

— В таких случаях лучше водочки, — порекомендовал Овчаренко.

— Могу предложить.

Овчаренко отрицательно качнул головой:

— Не могу, Александр Викторович, — дела. Я, собственно, вот по какому поводу. Прибывает наш новый сотрудник, надо бы решить вопрос с жильем для него.

— Семейный?

— Да.

— Это сложнее. Может быть, пока что-нибудь в городе? Кое-кто из наших живет в отеле.

— Это невозможно, — резко возразил Овчаренко. — Никаких отелей. Только на территории посольского городка.

— С квартирами у нас плохо.

— С квартирами у нас всегда плохо. Но не для всех.

— Впрочем, есть одна, — вспомнил Агафонов. — Пустует, но там личные вещи.

— Чьи?

— Прежнего жильца.

— А сам он где?

Агафонов замялся.

— Я и сам в толк не возьму, по чести говоря. Ваш предшественник, полковник Гареев, как будто бы вывез этого человека в Союз, причем едва ли не в наручниках. А спустя короткое время джебрайские власти наградили его орденом — посмертно.

— В любом случае его здесь нет, — пожал плечами Овчаренко. — И квартиру можно использовать.

— Похоже, что так. Вот только вещи…

— Что — вещи? Ценное — сдадим на хранение, остальное — на свалку.

Все выходило у этого майора легко и просто. Агафонов, позавидовав в душе такой определенности, кивнул. История с Хомутовым довольно темная — и чем быстрее сотрутся следы этого человека, тем лучше.

В президентских покоях было сумрачно и тихо. На низком столе черного дерева с золочеными львиными лапами, уставленном блюдами, горели, потрескивая, свечи, тени плавали по стенам, придавая ощущение нереальности происходящему.

— Ожидайте здесь! — сказал Хусеми Амире, указав на широкий, обитый светлой замшей диван у стола, после чего вышел, оставив девушку в одиночестве.

Рабочий день Амиры закончился, и она собиралась домой, когда в блок вошел Хусеми и, спросив ее имя, увлек за собой. Ничего не объяснив, он проводил ее в президентские покои и теперь оставил одну. Неожиданно открылась дверь, и в полумраке возник президент Фархад. Амира вскочила — этот человек показался ей призраком. Мерцающие язычки свечей отбрасывали желтые блики, и казалось, что лицо президента искажают жуткие гримасы. Это продолжалось недолго — Хомутов вышел из тени, и лицо его приняло обычное выражение, он улыбнулся гостье, сказал почти добродушно:

— Добрый вечер! Рад видеть вас здесь!

Амира по-прежнему смотрела с тревогой, но Хомутов почти не различал ее черт. Сделав широкий жест, он пригласил ее присесть, но девушка все еще стояла неподвижно, и Хомутов, взяв ее руку, едва ли не насильно усадил ее на диван, сам тоже сел, но не рядом, а так, что между ними оставалось свободное пространство, откупорил бутылку и, разливая в бокалы темное пахучее вино, сказал со знакомой улыбкой:

— Вы недавно работаете во дворце. Или я ошибаюсь?

Он оставил бутылку, повернулся, блеснули зубы.

— Вы, однако, немногословны, как я успел заметить.