Поток серебряного света лился на нее сверху. Несколько секунд, слившихся в один долгий аккорд, она смотрела в зал.

Еще не чудовище. Всегда — женщина. Монетка, вставшая на ребро — не орел, не решка. Грань.

Воплощение выбора.

Музыка, звеня, осыпалась хрустальными каплями; она танцевала, пытаясь поймать капли на ладони, и смогла подхватить — одну-единственную, с уже опущенного смычка.

В последнем луче света они стояли вдвоем — альтист Назар Треми и танцовщица Дита.

Мгновение тишины, и зал взорвался овацией.

За кулисами было не протолкнуться. Толпы восхищенных поклонников, очарованные и сулящие золотые горы импресарио, менеджеры других клубов… Никто не собирался расступаться перед епископом клана Треми, и Захар едва протолкался к цели.

Назар тяжело дышал, мокрые пряди волос прилипли ко лбу. Дита, цеплявшаяся за его плечо, выглядела не лучше. Оба едва стояли на ногах и вряд ли слышали царящий вокруг гвалт.

Все вопросы уместились в одном коротком слове:

— Как?!

В глубине зрачков музыканта тлел красный отсвет боли, но эта боль была целительной.

— На кураже, Захар, на одном кураже! Руки деревянные… двадцать пять лет не играть! Дита…

Ее ответный взгляд сиял хмельной, невозможной радостью. Моряна переживала триумф и сама не верила, что все происходит наяву.

— Я никогда так не боялась, — сказала она просто.

— Да и я тоже… — Назар перевел дыхание, — и выступать не хотел, не собирался, но ты…

— Давай больше не будем об этом вспоминать, — моряна поднялась на цыпочки, высматривая что-то поверх голов. — Там мои сестры. Я вас оставлю на минуту, вам, наверное, надо поговорить?

Епископ благодарно кивнул: от него не укрылось, с какой неохотой альтист и танцовщица отстранились друг от друга.

— Знаешь, она заявилась ко мне домой, — Назар склонил голову, провожая девушку взглядом. — И много чего наговорила, пока я размышлял, как бы выдворить ее восвояси, и с чего ты, во имя Спящего, рассказал ей… Она уговаривала, требовала… Кричала на меня. Камита поступила бы так же, и это хуже всего — они так похожи! Я обещал сыграть для одной женщины, а сыграл для другой… Я предатель?

— Нет… Ты нашел свою месть?

— Я нашел гораздо больше — я нашел ее, Захар. — Музыкант смотрел, как черноволосая девушка с охапкой цветов идет через расступающуюся толпу. — Вернее, она меня нашла. Но и отомстил тоже, потому что… снова играть «Танец миражей» было самой лучшей на свете местью.

Земля. Теплая, родная земля.

Виталий любил землю столько, сколько помнил себя. Сырую, из босоногого сельского детства, сероватую неприветливую — из чужих городов и сухую, словно больную землю города, в котором жил сейчас. Земля — всегда жизнь.

Небо — тоже жизнь. Но другая.

Впервые Виталий по-настоящему почувствовал небо на борту старенького МИ-6, который, недовольно пофыркивая, поднимал их, новоиспеченных десантников-разведчиков, в бездонное украинское небо. Чтобы потом выплюнуть хрупкие фигурки в колючий тугой воздух. Виталий любил прыжки. Но не за возможность безвольным кулем повиснуть под куполом парашюта, а за те двенадцать минут, что неказистая, похожая на беременную бегемотиху машина плавно отрывалась от бетонки, натужно кряхтя, взмывала в небо, чтобы заскользить между облаков. В эти минуты Виталий чувствовал себя по-настоящему счастливым.

И поэтому ни у кого не вызвал удивления тот факт, что, отслужив в армии, Виталий отправился учиться на пилота, а после устроился на работу в «Авиа Транс».

Не вызвал. Но если бы Виталия спросили, за что он любит небо, ответа он не нашел бы. Может, за бездонное оглушительное спокойствие? Или за сухое потрескивание изморози на «тушкиных» элеронах? Или за редкую возможность проживать каждый день «с нуля». Один рейс — одна жизнь.

Виталий любил смотреть, как вьется золотой воздух на крыльях, и чувствовать ничем не приправленный вкус свободы. А еще он верил, что, если долго лететь, можно долететь до края, туда, где земля сливается с небом. Где воздух, взрываясь, переливается сотнями разноцветных искр. За черту. Где нет ни начала, ни конца. Только бескрайнее ослепительное небо.

— Проходите, проходите. Не толкаемся! Места хватит всем! — задорно кричала молоденькая, пухленькая стюардесса.

Наташа… Когда она улыбается, на ее лице появляются маленькие ямочки.

Виталий молча стоял рядом и сдержанно улыбался, разглядывая тех, кого ему предстояло поднять в небо. Вообще-то капитан не встречает пассажиров, он заходит на борт последним, когда все места уже заняты, но сегодня Виталий изменил правилу, и Наташа нет-нет да поглядывала на командира. Однако спросить не решилась.

— Папа, папа, а мы поедем в аквапарк? Мне Саня рассказывал, там есть такая горка, тройная!

Маленький русоволосый малыш смешно семенил за отцом, взахлеб рассказывая то о горках, то о Сане, то снова о горках. За спиной мальчика висел небольшой зеленый рюкзачок, который он то и дело поправлял. Мальчонка тараторил без умолку и явно находился в том волнительном и трепетном предвкушении, которое бывает только в детстве. А вот его родителей, миловидную полноватую брюнетку и невысокого лысоватого мужчину — не интересовали рассказы сына. Они настороженно озирались, словно ожидая, что вот-вот грянет гром, отменят рейс и улыбчивые стюардессы скажут, что произошло ужасное недоразумение и их места проданы кому-то другому. А им, увы, придется остаться в аэропорту.

«Первый раз, — мимоходом отметил Виталий. — Летят первый раз, нервничают».

Он вспомнил свой первый полет и не смог сдержать улыбку: как давно это было.

— А она, представляешь, осталась еще на месяц. Да… И отель он оплатил, и предложение уже сделал, да-а… — протянула модельного вида брюнетка, округлив и без того огромные зеленые глазищи. Две ее товарки топали, открыв рты, с восхищением глядя на продвинутую подружку.

Виталий безучастно посмотрел им вслед.

«Искательницы приключений на „вторые девяносто“. Догадываюсь, что именно вы привезете с курорта…»

Два парня в черных футболках. Мама с упитанной эмо-дочкой. Две тетки совершенно необъятных размеров. Обычные туристы. Обычный рейс.

— Сыночек, ты капитан судна? Да?

Задумавшийся Виталий не сразу понял, что обращаются к нему.