– Не сложно. Было бы желание…

Когда вечером я складывал вещи в чемодан, чтобы утренним рейсом вылететь из Москвы, на секунду подосадовал, что не упаковал красивую ручку и эту красивую записную… даже не книжку, а целую книжищу – в красивую подарочную упаковку. Ладно, и так сойдет. Ничего не забыл?.. Конечно, забыл! Бритву из ванной не взял. И зубную щетку.

Я сходил в ванную, забрал бритву и приткнул ее в уголок чемодана, рядом с купленным свитером. Проверил ящики в столе и тумбочке, еще раз оглядел комнату. Вроде, все… Я собирал чемодан, потом расплачивался на рецепции, потом ждал такси, потом ехал в аэропорт, стоял в очереди на регистрацию, на границе, сидел в ожидании посадки… И все время думал о том, что мне сказал этот непонятно откуда взявшийся самовлюбленный Блюм. Я, конечно, ему не поверил. Но после разговора с цифровым холодным Блюмом, мне захотелось вновь увидеть теплого лампового Фридмана. И, главное, время еще оставалось! Но дверь в его кабинет была снова закрыта. Его телефон, как и телефон Лены, не отвечал. А на ручке двери по-прежнему висел пакет с бордовым пуловером, который я повесил туда утром. Ну и черт с тобой! Не хочешь получать подарок и встречаться – не надо. Сам буду носить! А если и не буду, Лене вон покажу обновку, она хоть улыбнется. Я снял пакет с ручки фридмановской двери… И вот теперь свитер с благословенным Пи, вышитым на груди желтыми цифрами, лежал в моем чемодане на самолетной полке, над головой.

Хотя чего я в тот момент разозлился? Может, надо было оставить пакет с подарком на ручке? С Леной я скоро встречусь, она мне и так улыбнется, а вот то, что не удалось вживую попрощаться с Андреем, досадно, конечно. Мне было бы интересно услышать его мнение про этого Блюма. Какой неожиданный поворот вообще! Два мира смотрятся друг в друга! При этом еще и не в силах понять, какой настоящий!

Фридман, небось, разрулил бы сразу. А может быть, напротив, согласился с тем, что определить это принципиально нельзя. А может быть, просто удивился бы. Я уже привык к разговорам с ним за вечным вечерним чаем. Думаю, он бы с интересом послушал бы о моем последнем собеседнике, про коего мне не нужно было выносить никаких решений в анкете, иначе я поставил бы ему жирную галочку напротив клетки «машина».

И даже когда самолет разогнался по полосе и начал взбираться по облачной лестнице, из головы у меня не выходила беседа с Блюмом. Ну, конечно, я знал, что это я настоящий! Но вполне допускал, что и он считает себя не созданным гением Фридмана и его команды, а получившимся в результате Большого взрыва Блюмом из мяса, костей и звездной пыли. Впрочем, если даже теоретически допустить, что он прав и «ненастоящим» является мой мир, то какая мне, в принципе, разница, если я все чувствую как в настоящем, если все у меня получилось, как планировала Джейн, и я нашел свой новый смысл, который столько лет жил рядом со мной, – Лену. Она была преданной мне, а мною отчасти преданной, потому что я ее как-то привычно не замечал после той истории со смертью Инны – просто жил рядом. И даже раньше, наверное, это отчуждение началось – со смертью дочери. Я ее меньше стал замечать, потому что подсознательно как бы отстранился от прошлого, вытеснил все это куда-то в сторону и просто катился по жизни по инерции, как бревно, спасаемый от депрессивного рака положенным полицейскому здоровьем, а от смертельной пули – случаем.

Но теперь все изменится! Теперь я окончательно поставлю крест на всем прошлом и начну новую жизнь на остатках старой – без внутреннего, не замечаемого самим скулежа! Дотерплю до полицейской пенсии, благо, недолго осталось, уволю Ленку с работы и будем, как я и намечтал себе чуть ранее, чистенькими путешествующими старичками. Станем играть на круизных лайнерах с другими старичками по вечерам в карты за круглыми столиками, выгуливать собаку, может быть, купим трейлер, проедем по Панамериканскому шоссе, съездим на Аляску. Кстати! Я вспомнил, Ленка еще пять лет назад просилась на Аляску. Я тогда никак не отреагировал, сразу забыл, и она потухла. Господи, насколько невнимательным я был по отношению к ней! Быстрее бы встретиться и все исправить! Каждую секунду теперь нужно ценить, их не так много и осталось. А сколько упущено!.. Главное, сказать ей, что теперь будет все точно по-другому – и собака, и спокойная должность столоначальника, бумажки перебирать. Она всегда боялась этой пистолетной работы. И когда я впервые вскоре после приезда в Америку сказал Лене, что прошел конкурс на работу в полиции, и когда у меня начало получаться и неожиданно двинулась карьера, несмотря на уже солидный тогда возраст, она удивлялась и радовалась этим моим вновь открывшимся талантам, и одновременно боялась меня потерять.

Все! Теперь все будет по-другому! Для нее буду жить, раз ни черта не вышло жить для себя.

Буду жить для нее. Так хорошо…

Я повернулся к иллюминатору и увидел голубеющее небо сверху и пелену белоснежных облаков до горизонта под крыльями. Мы теперь убегали от ночи. И я, глядя на это безбрежное пространство, до кишок прочувствовал необъятность и великую настоящесть мира. И с этой минуты забыл о Блюме. И о Фридмане с его неисправимым несчастьем в виде больной нелюбимой дочери от любимой женщины. И даже о Джейн забыл, с ее общим с Фридманом несчастьем, хотя она мне помогла… ну не то чтобы стать счастливым, еще нет, но уже увидеть дорогу к счастью, которое можно заработать своим трудом, если работать для того человека, который рядом, а не задвигать свои переживания и несчастья так далеко, что даже опасаешься их переживать, осознавать и отдавать себе в них отчет.

Я смогу! Я упорный, умный и работоспособный. Я смогу вработаться и наработать себе счастье. Или даже не себе, мне будет достаточно ее счастья. Я и так ей много должен. Целую жизнь. Господи, какая же она у меня удивительно отзывчивая даже на крупинку проявленного внимания и не избалованная им совершенно. Давно ли я вообще ей прямо в глаза смотрел или слово ласковое говорил?

Это, наверное, смешно, но таксистом моим оказался тот же пакистанец или сикх, который вез меня в аэропорт. Бывают же такие совпадения! Впрочем, ручаться не стану,