– Немного по представлениям нынешнего времени, – сказал Ольшер с обидой. Он имел право на эту обиду – именно он, а некто иной передал в руки западной разведки важнейший секрет управления диверсий и шпионажа. – В сорок четвертом году все казалось иначе… Впрочем, я мог что-то упустить, разрешите изложить характеристику письменно.

– Не для чего! – снова загородил себя газетой скуластый – ему уже надоело изучать эсэсовца, а возможно, и не нужно было теперь, – процесс знакомства завершен. Издали он пояснил: – Характеристика зафиксирована… Рой, включи вертушку! – приказал он переводчику.

В тишину комнаты ворвался тихий визг перематываемой пленки.

Ольшер вздрогнул: «Негодяи, купили за стакан коньяка!»

– Исламбека я встретил летом 1942 года в довольно необычной обстановке… – захрипел магнитофон. Хрип оттенялся какой-то металлической жесткостью, совсем не свойственный голосу Ольшера, мягкому и вкрадчивому, но все же капитан узнал себя. – Необычность обстановки заключалась в том, что шарфюрера, он тогда был всего лишь шарфюрером, то есть фельдфебелем, это я впоследствии сделал его лейтенантом, так вот, шарфюрера задержали на Бель-Альянс или Бергманнштрассе как агента иностранной разведки…

– Стоп! – хлопнул рукой по газете скуластый. Звук оборвался, словно его срезали на лету. Рой посмотрел на подавшего команду с недоумением – он не понял, зачем нужна остановка, и рука поэтому осталась на клавишах, ожидая нового приказа: «Дальше!» Но приказа не последовало, прозвучал вопрос, обращенный к Ольшеру:

– С чего вы решили, будто Исламбек агент иностранной разведки?

– Он шел на встречу с резидентом «Сикрет интел-лидженс сервис», – не совсем уверенно пояснил Ольшер. – Этого резидента убили на Бель-Альянсштрассе… Я лично читал информационный бюллетень управления имперской безопасности… И потом, дальнейшие события… Протокол совещания, похищенный из отдела… Операция в особняке Каюмхана…

– «Сикрет интеллидженс сервис», – отбросив подробности, остановился на самом главном и ценном скуластый. – Вы уверены, что он английский агент?

– Да, уверен, – подтвердил Ольшер.

Скуластый неожиданно для всех и, наверное, для самого себя, смял газету. Смял, несмотря на то, что именно сейчас она была нужна ему: Ольшер уставился на офицера серыми мушками глаз и держал его на прицеле.

– Тогда почему он не дошел до англичан?

Подобный вопрос вставал перед Ольшером не раз.

Задавал его и Корнс, когда выяснилось, что пакет в руки британской разведки не попал. Сейчас недоумение скуластого прозвучало как намек на исчезновение документа вообще.

– Но он дошел все-таки! – не сдержал себя Ольшер. Недомолвки извели его вконец. – Дошел до вас!

Скуластый расправил газету и снова поставил ее загородкой. Он не терпел, когда его сверлили взглядом. Воцарилось молчание, из которого трудно, просто невозможно было выйти без ясного, точного слова – «нет!» или «да!» Этого слова ждал Ольшер. Долго, невыносимо долго ждал. А слова не было, или его не хотели произнести. Взамен он получил совет, насмешливый, почти издевательский совет от носатого:

– Еще коньяку?

– К дьяволу коньяк! – истерично завопил капитан. – Где пакет?

Скуластый, способный, как и Ольшер, проявлять невозмутимость в любых обстоятельствах, сейчас тоже сорвался. Он швырнул газету на стол, а со стола она птицей спланировала на пол, к ногам гауптштурмфюрера.

– Это мы должны спросить вас – где?

– Но… – задохнулся Ольшер. Он уже не мог говорить. Все полетело кувырком – все, что он строил, чем жил, на что надеялся. – Но вы… вы же заплатили за него! Кому? Зачем?

Носатый выпил коньяк, предназначенный для Ольшера и, причмокнув от удовольствия, произнес философски:

– Вот именно… Впрочем, что такое деньги!

Он был пьян, этот носатый, он мог иронизировать по поводу тщетности человеческих усилий. Переводчик, все еще державший руку на клавишах магнитофона, продолжил мысль носатого:

– Да, деньги – иллюзия!

Потом брезгливо глянул на Ольшера:

– Вы, надеюсь, работали не за деньги. Во имя идеи!

Ольшеру все можно было сказать – издевательское, унизительное, – он понял это и смолчал. И зачем возражать, оправдываться, искать сочувствия? У него нет товара, который нужен господам из американской стратегической службы. Ничего нет.

– Надеюсь, цель этой встречи не исчерпывается взаимными сожалениями? – сказал он огорченно.

Носатый поднял свои круглые брови, и они, кажется, коснулись черных прядей, хмельно спадавших на лоб: он изобразил именно сожаление.

– В таком случае – уже финиш… – сделал для себя вывод гауптштурмфюрер.

Носатый пожал плечами и посмотрел на скуластого – тот должен был решить, финиш это или нет.

Скуластый кивнул. Не сразу, а после паузы, во время которой, видимо, оценивал произошедшее и сказанное. Кивок послужил сигналом. Все засуетились, заспешили, стали выталкивать друг друга из комнаты и первым, конечно, вытолкнули Ольшера. Он оказался на шоссе, а потом и в «виллисе» рядом с шофером. «Ами» забрались на заднее сидение. По негласному сигналу «виллис» бросился стремительно вперед. Он летел много быстрее, чем первый раз, – возвращение всегда торопливо – все сказано, все сделано и надо скорее избавиться от ненужного груза. Да, Ольшер был ненужным грузом.

Он знал это, кажется, смирился с этим. Одно лишь удивляло капитана: почему «ами» не бросают бесполезную вещь, а возятся с ней? К чему церемонии, встречи, проводы? Зачем, например, нужен офицерский эскорт, отправили бы пленного с солдатом или с тем же шофером. Зачем вообще все?

Офицеры, как и утром, молчали. Носатый, кажется, дремал, а переводчик глядел в небо и насвистывал что-то неопределенное, во всяком случае, не грустное – ему было двадцать пять. Он мог бы даже петь в такой ясный день. Но это не принято в присутствии арестованного.

Неожиданно, совершенно неожиданно, как если бы на полной скорости лопнул баллон «виллиса», прозвучал вопрос. Его выдавил из себя скуластый:

– Там, кажется, была женщина?

– Где? – не сразу откликнулся Ольшер. Он догадался, о чем спрашивает скуластый, но ему не хотелось возвращаться к прошлому. Не для чего было возвращаться – все пустое!

– В этой истории с документами…

«Женщина! Да, была женщина, – заставил себя вспомнить Ольшер. – Кого он имеет в виду? Возможно, Надие Аминову…»

– Была переводчица турчанка.

– Та, что приняла цианистый калий… – как знакомое и вычеркнутое прежде, отодвинул скуластый. – Мертвая?

– Да.

– А живая?

«Разве они знают что-нибудь о Рут Хенкель?» – поежился от какого-то внутреннего озноба Ольшер. Третьи лица всегда пугали его, в свои дела он старался никого не впутывать. К тому же Рут могла оказаться соперницей.