— Сегодня по всей стране, по всему Союзу Советских Социалистических Республик, — уточнил он негромким, вкрадчивым, совершенно не похожим на радиоофициоз Левитана голосом, — вводится чрезвычайное положение. Оно вводится по всему Советскому Союзу, — повторил генерал армии Корягин, и каждый из присутствовавших чинов прекрасно понимал, чтó за этим сообщением стоит и что за ним последует.

Управленцы самоотреченно молчали. Ни одному из величайших актеров мира не позволительно было держать такую сценическую паузу, как шефу госбезопасности, и ни в одном театре мира не нашлось бы столь почтительно внемлющей его путчистской паузе массовки.

— Генерал Гусин.

— Слушаю вас, — вздрогнул заместитель Председателя КГБ и, поднявшись, исподлобья уставился на Корягина.

«А ведь хреново держится, — ухмыльнулся про себя шеф госбезопасности. — Одно дело — подвластно утюжить свой народ, зная, что за тобой огромная имперская машина, мощная имперская власть, и тогда плевать на законы, на Конституцию, на то, что скажут за бугром. Совершенно другое — идти против власти, пусть даже такой рыхлой, как нынешняя.

— Здесь списки лиц, — положил Корягин на край стола багровую, под цвет крови, папочку, — за которыми нужно немедленно установить наблюдение и которых, как только последует приказ, надлежит сразу же арестовать.

Гусин попытался подойти к столу четко, по-военному, но от шефа госбезопасности не скрылось, что ноги его подчиненного одеревенели и шаг получился не офицерский, а ходульно-холопский. Каким обычно подходили к трибуне мелкие провинциальные сошки, которым по дикой случайности выпадало держать речь на съездах партии да пленумах ЦК.

Вернувшись на свое место, Гусин открыл папку, прошелся взглядом по первым фамилиям и до крови прокусил нижнюю губу. Э, нет, это уже были не «писатели-отщепенцы» и не «продавшиеся западу художники-абстракционисты», на преследовании которых чекисты поднаторели со времен Ягоды, Ежова и Берии и которых можно было тысячами загонять в коммунистические концлагеря.

На сей раз в перечне лиц, которых следовало изолировать в первую очередь, оказались мэры крупных городов, нынешние и бывшие министры; главы союзных республик, а ныне уже и полунезависимых государств. А еще — политические деятели, только недавно, в июле, выступившие с обращением к народу с призывом создать «движение демократических реформ», но, что самое разительное, здесь перечислялась масса высших должностных лиц России, включая и самого Президента Федерации Елагина[18].

«Да они там, в своем ГКЧП, что, совсем оборзели?!» — ужаснулся Гусин, четко представляя себе, что последует за арестом любого из этих политиков; каковой будет реакция в республиках, за рубежом, во всем этом дерьмократическом перестроечном бедламе.

Нет, в том, что «дерьмократов» следует давить, причем давить решительно и безжалостно, зампред комитета госбезопасности никогда и не сомневался. Но времена такие, что давить можно только сверху, под указующим перстом генсек-президента страны, парламента, но уж никак не под прикрытием группы пока еще высокопоставленных, но уже вовсю презираемых народом путчистов.

— Седьмое главное управление, — взглядом отыскал шеф госбезопасности генерала Петюнина. — Срочно направьте группу оперативников в район поселка Ведино. Выяснить обстановку, блокировать подступы к даче Президента России; постоянно держать в готовности группу захвата. Посылать исключительно надежных людей.

— Есть установить и держать… — в свойственной ему манере ответил Петюнин.

В этом, напропалую «своем», человеке шеф госбезопасности не сомневался. Гусин — другое дело. Тот уже струсил, уже прокручивает варианты, при которых приказ можно или вообще не выполнять, или же выполнить, но так, чтобы не замараться: дело-то попахивает сразу несколькими конституционными, а значит, и уголовными статьями. Нет, Петюнин иного склада характера. Этот — истинный служака. Из всех мыслимых законов, которые когда-либо провозглашались в этой, ими же всеми пропитой, стране, он признавал только один — закон приказа. А что, хорошо держится. Не каждому удается.

— Подчеркиваю: в группе оперативников должны оказаться самые стойкие, исключительно проверенные и надежные люди, — как можно жестче проговорил обер-кагэбист.

— Других не держим-с, — мрачно ответствовал начальник Главного управления.

Шеф госбезопасности снисходительно ухмыльнулся. Этого багроволицего здоровяка он знал уже лет двадцать, со времен его оперативного полулегального бдения в должности одного из замов начальника секретного объекта в Сибири. И знал, что всякий раз в негатив Петюнину вплеталось некое поклонение… образу русского офицерства, «напускной белогвардейщине» и всем прочим в этом роде. Но всякий раз об этом говорилось, как о его пристрастии к некоей браваде, то есть всерьез его «белогвардейщину» как бы никто и не воспринимал.

Однако дело даже не в восприятии. Просто Петюнину повезло, что времена были не сталинские, а те, когда «белогвардейщина» рассматривалась всего лишь, как «перехлест великорусской державности», а не как «пораженческое настроение потерявшего революционную бдительность чекиста». Вот если бы он был замечен в мелкобуржуазном подражании Западу, или, как всякий инородец, в буржуазном национализме — тогда уж по нему прошлись бы со всей суровостью советских законов.

— Не то время, генерал, — поморщился Корягин. — Ситуация не та. Поэтому, когда я говорю: «особо надежные и проверенные…», то это значит, что должны быть люди, преданные лично вам и проверенные лично вами… Кстати, вас, Управление защиты конституционного строя и Третье главное управление, — обратился к Волкову и Ведренко, — это тоже касается. Срочно сформировать группы особого назначения, которые будут готовы отправиться в республики Прибалтики. Только учтите уроки кровавых январских событий в Вильнюсе. Действовать следует аккуратнее, и в то же время — решительнее.

— И только так, — по-бычьи склонил голову Петюнин, хотя энтузиазма в его словах явно поубавилось.

Корягин знал, что наставлений типа «действовать аккуратнее, и в то же время — решительнее» Петюнин попросту не воспринимает: что значит «аккуратнее», когда речь идет о каких-то там, на корню продавшихся, нацменах-прибалтах? Будь у него побольше раскованности и наглости, он конечно же потребовал бы от своего шефа четкого армейского приказа: «Занять. Удерживать. Патронов не жалеть…»