Шрифт:
Интервал:
Закладка:
ВАЖА. Не в этом дело. Нас срочно отозвали в Москву.
ГОЛОС ЗА КАДРОМ. Кто?
ВАЖА. Шеф.
ГОЛОС ЗА КАДРОМ. Маргеладзе?
ВАЖА. Да.
Вахтанг пультом выключил телевизор, встал из-за стола, прошелся по кабинету, приблизился к напрягшемуся Важе и вдруг изо всей силы ударил его ногой в лицо. От неожиданного удара тот рухнул со стула на пол, Маргеладзе схватил ворот его рубашки, принялся скручивать его на кулак.
– Кретины! Идиоты! Бараны! Вы хоть понимаете, что натворили? Какую грязь подняли?!
…В подвале Вахтанг стоял напротив привязанного к стулу родственника, смотрел на его разбитое лицо, в руках держал фотографию Шалвы с Вованом.
– Кто это?
– Без понятия, – окровавленными губами произнес Важа.
– Шалву тоже не узнаешь?
– Узнаю.
– А с ним кто?
– Не знаю.
Маргеладзе сжал двумя пальцами его кадык, стал сдавливать. Родственник закашлялся, и некоторое время его душил кашель.
– Ты откуда прилетел? – спросил Вахтанг.
– Из Сибирска, – с трудом произнес Важа.
– А здесь что написано? – показал тот обратную сторону фотографии.
– Не знаю, кто этот человек, Вахтанг… Клянусь.
– Но с ним Шалва! В вашем сраном Сибирске!
– Коллаж. – Важа смотрел на Маргеладзе слезящимися от боли глазами. – Специально сделали… На компьютере сейчас можно сделать все что угодно.
Вахтанг сел на стул, закурил. Пустил дым в лицо родственнику.
– Все врешь… Вижу, понимаю, чувствую, но пока доказать не могу. Но обязательно докажу… И голову откушу. Сначала тебе, как старшему, потом этому сучонку.
Важа молчал.
– Где вас менты стреманули?
– Почти возле самого аэропорта.
– Чего хотели?
– Ты же видел. Шалве наркоту подкинули, меня допрашивать стали. Отвечал общими словами, никаких подробностей.
– С губернатором правда встречались?
– Конечно.
– Где бумаги?
– Там остались, не успели подписать. Ты же приказал вернуться. А теперь, после этой передачи, нам там делать нечего.
Вахтанг снова взял фотографию, снова показал Важе.
– Знаешь, кто это? – ткнул он на Вована.
– Я тебе уже ответил.
– Человек Кузьмы. Теперь он директор ипподрома.
Важа попытался улыбнуться разбитыми губами:
– Вот видишь? Откуда Шалва мог его знать, чтоб сфотографироваться?
Маргеладзе помолчал, аккуратно сложил снимок вдвое, сунул в задний карман брюк.
– Я обязательно узнаю, где покорешился племянник с этой сволочью…
Затем подошел к родственнику, развязал веревку, подтолкнул к выходу.
– Умой морду, приведи себя в порядок и через пару дней займись ипподромом.
– Как понять, займись?
Вахтанг хищно улыбнулся:
– Семен Буденный делал отличную колбасу из лошадей, которые подрывались на минах. А представляешь, сколько будет такой колбасы, если взорвать сразу пару сотен лошадей?! Любишь конскую колбасу, Важа?
– Нет.
– Зря. Очень вкусная колбаса.
Важа протер ладонью затекшие губы, глаза, спросил:
– Можешь мне сказать, как попал к тебе этот снимок?
Вахтанг изучающе уставился на родственника, выдержал довольно большую паузу.
– Тебе сразу все рассказать? Или по частям?
Кузьмичев провожал Нину Пантелееву в Шереметьево-2. Она не отпускала от себя худого и повзрослевшего Никитку, смотрела на Сергея печально и почти нежно.
До посадки времени было еще достаточно, и они могли спокойно поговорить.
– В Швейцарию? – спросил Кузьмичев.
– Да, – кивнула женщина, – нас там ждут.
– Есть врачебное заключение?
– Есть, и вполне обнадеживающее. – Нина ласково коснулась головы сына, улыбнулась. – У нас будет все в порядке. Правда, сынок?
Тот улыбнулся ей в ответ.
– Да, мамочка.
– Организм молодой, сумеет преодолеть все последствия – так говорят врачи.
– Планы на возвращение есть? – спросил Сергей.
– Таких планов нет. И, надеюсь, не будет, – ответила Нина.
– Значит, вряд ли когда-нибудь увидимся?
– Ну почему? Окажешься за границей, с радостью приму тебя. Адрес со временем я сообщу.
– А не жаль уезжать? Все-таки большая часть жизни прожита здесь.
– Большая, но не лучшая часть. Эта страна никакой радости, никакого счастья мне не принесла. Ни мне, ни моей семье. Только беду… Поэтому нет никакого сожаления, что покидаю ее. Здесь не будет покоя. Никогда.
– А вдруг?
– Нет, вдруг тоже не случится. Над этой землей витает какой-то страшный рок бесконечной и бессмысленной кровавой борьбы. А я хочу жить. Просто жить… Хотя бы ради сына, если личная жизнь не сложилась.
– Ты красивая, молодая – все еще может случиться.
Пантелеева печально улыбнулась, покачала головой:
– Уже не случится. Любовь случается в жизни только однажды. И она бывает ответной или безответной… К несчастью, у меня случилось второе. Поэтому моя личная жизнь растаяла, растворилась.
– Прости, – тихо произнес Кузьмичев.
Она нежно погладила его по голове.
– Что ты, дорогой? Ты тут ни при чем. Все дело во мне. Я во всем виновата… – Снова посмотрела на прижавшегося к ней мальчишку. – У меня сын… Единственный и любимый. Это и есть моя жизнь.
Нина с сыном прошли таможенный, затем и паспортный контроль. Время от времени молодая женщина оглядывалась на Кузьмичева, продолжавшего стоять в зале за стеклянной стенкой, улыбалась, махала на прощание. Никитка тоже смотрел на Сергея и лишь пару раз слабо поднял руку.
Оксана купила в газетном киоске телефонную карточку, вошла под козырек уличного телефона, набрала номер.
– Здравствуй.
Костя сразу узнал ее голос.
– Здравствуй.
– Это я.
– Я узнал тебя.
– Мы можем встретиться? – спросила Оксана.
– Когда?
– Сегодня. Скажем, через час.
– Где тебя искать?
– На Пушкинской, возле памятника.
– Через час буду.