Мы с Александром плывем к этим платформам. Алек, который не умеет плавать, остался на берегу с нашими корейцами, которые уже набросились на купленные закуски.

«Я кое-что хочу показать тебе, – рассекая воду, говорит Александр, и я вижу озорной блеск в его глазах. – Но ты должен делать то, что я тебе говорю».

Мы выбираемся из воды на плот. Деревянный настил наполовину сгнил, основание проржавело. Всё это выглядит небезопасно. Кроме того, я боюсь высоты.

Александр настаивает, что мы должны забраться на самый верх. «Ни за что», – говорю я ему. Но в конце концов с дрожью в коленях я следую за ним.

«Вон там, – он указывает куда-то движением головы. – Ты видишь это?» Он не хочет, чтобы было заметно, как он показывает на какой-то объект – вдруг с берега за нами наблюдают.

«Вижу что? Я вижу “Сондовон”», – я чувствую, что меня сейчас вырвет. Надо срочно спускаться.

Детский лагерь «Сондовон». Летний лагерь, куда родители из дружественных социалистических стран могут отправлять своих детей на летние каникулы. Он всё еще работает, хотя мне трудно представить, что многие родители решаются в эти дни отправлять своих детей отдыхать в Северную Корею.

«Нет, смотри внимательнее, – говорит Александр, – за лагерем. Ты видишь это? Те здания на холмах. На другой стороне».

Я напряженно всматриваюсь, но без очков могу различить только верхушки крыш.

«Это – ЕГО дом, – говорит Александр. – Номера Третьего. Там он принимал Родмана. Ты можешь рассмотреть дом на картах гугла».

В самом деле, известно, что у Маршала есть резиденция в Вонсане. Но я никогда не думал, что ее можно разглядеть с вышки для прыжков в воду. В Сеуле я встречался с одним канадцем, который сопровождал Родмана в той поездке в качестве переводчика. Он упоминал Вонсан. Говорил, что они с Маршалом даже катались на водных мотоциклах, – хотя картину этого действа мне очень трудно себе представить.

«Этот плот памятен мне еще и по другой причине, – продолжает Александр, обозревая окружающий морской пейзаж. – Во время моей первой поездки в 2012 году я купался тут сам по себе. Вокруг было много богатеньких деток из элитных семей, приехавших из Пхеньяна. Один их них говорил по-французски – он до этого учился в Париже. Поэтому у нас с ним состоялся разговор, который никто из окружающих не мог понимать. Он спросил меня, что я думаю о его стране. В ответ я выжал из себя стандартные вежливые слова, которые каждый из нас, наверное, сказал бы в такой ситуации. Он согласился и в ответ тоже добавил несколько стандартных и вежливых фраз. Затем была тяжелая пауза. А потом – я не знаю, что подвигло меня сказать ему это, может быть то, что мы были тут, плескались в море вдалеке от всей политической напыщенности, которая осталась на берегу. Я сказал ему: “Но на самом деле я не верю ничему из этого”. Он только улыбнулся и коротко ответил: “Я тоже”».

* * *

Мы решаем подплыть к плоту, находящемуся на корейской стороне. Кажется, это не возбраняется – вода для всех одна, но вот смешиваться с местной толпой на берегу уже непозволительно. Возможно, в этом есть какая-то скрытая логика. А может быть, просто один из вождей, особо не подумав и не имея в виду ничего принципиального, брякнул очередную директиву.

Дюжина молодых парней барахтаются в воде, держась за плот. Они нервно смотрят на нас, пока мы подплываем. В это время Ро уже догнал нас, плывя брассом позади. Он взбирается по лестнице на плот. Я спрашиваю, будет ли он нырять, показывая на вышку. «Я? – смеется он. – Нет, я, как и ты, боюсь высоты».

«Давай, Трэвис, – подзуживает Александр, взобравшись до середины лестницы. – Отсюда вид будет еще лучше», – говорит он сквозь зубы.

Все вокруг охают и ахают при виде иностранца, поднимающегося на самый высокий трамплин и, после короткого осмотра горизонта, грациозно ныряющего в воду. В более юном возрасте Александр тренировался и даже мог стать профессиональным прыгуном в воду. С тех пор он набрал несколько килограммов, но до сих пор сохраняет соответствующую выправку и может делать впечатляющие прыжки.

У меня нет никакого желания залезать на самую верхотуру. Вышки тут в еще более плачевном состоянии, чем те, которые были на «иностранной» стороне мола: их используют гораздо чаще. В широкие щели между досками настила можно видеть находящиеся внизу боны всей платформы и морскую пучину, что только усиливает паранойю акрофоба.

Я на онемевших ногах направляюсь к краю второго по высоте трамплина. Громкий звук откуда-то сзади пугает меня – я застываю на месте. Тинейджер без одной ноги пропрыгивает мимо – можно нырять только по одному. Он быстро, но внимательно меня оглядывает, а затем ковыляет к самому краю. Культя его правой ноги напоминает завернувшуюся крайнюю плоть. Он кричит куда-то вниз своим друзьям, находящимся на плоту ниже, – они орут ему в ответ. Последний прыжок, и он устремляется вниз, навстречу зеленой ряби Восточного моря[58].

* * *

Выбравшись на берег, мы видим, что Мин, Хва и Ким резвятся на песке, как дети. Алек сидит на пляжном полотенце, бесстрастно смотря на то, как Хва снова и снова ныряет в воду, каждый раз возвращаясь на берег с пригоршней моллюсков – он научился этому в армии, так как солдатам часто приходилось самостоятельно добывать себе пропитание. А этот пляж – просто золотая жила для добычи моллюсков: иностранцы сюда приезжают нечасто. Чем больше моллюсков он приносит, тем более возбужденным становится. Мы возьмем их с собой в гостиницу и передадим поварам, чтобы они приготовили нам ужин из них.

В это время Мин и Ким заняты тем, что рисуют на песке большими пальцами ног огромные сердца и фотографируют это на телефоны. Ким пишет в середине одного из них имя своей дочери. Мин выводит имя парня, который ей нравится, снимает получившееся, а затем быстро стирает рисунок, видя приближающегося Александра, завернутого в полотенце.

Когда Ынчжу было шестнадцать, по какой-то ей самой до сих пор не понятной причине одна из ближайших подруг донесла на нее. Повибу устроили обыск и обнаружили пару южнокорейских компакт-дисков с поп-музыкой. Ее посадили в тюрьму.

Там ее каждую ночь избивали тюремные охранники. Без всякого повода – просто так. Побои были сильными и жестокими – Ынчжу постоянно теряла сознание. Но ей удалось избежать участи одной из своих сокамерниц, которую каждую ночь уводили куда-то и насиловали. Эта девушка, рассказывала Ынчжу, стала как зомби. В течение дня она, не шевелясь, тупо смотрела перед собой пустым взглядом, не моргая и не говоря ни слова.

Ынчжу перестала умываться, измазывала свои волосы грязью, в общем, делала всё, чтобы выглядеть как можно более уродливо и не вызывать у охранников желания дотрагиваться до нее.