Харлей не выглядел удовлетворенным на все сто.

– И что ты выбрал?

– Естественно, хабаб. Бабах включает бомбу, хабаб отключает. Это же очевидно, разве нет?

Харлей дал ему подзатыльник:

– Ты идиот. А если он специально переставил слова, чтобы это не было очевидным?

Родраннер потер лоб:

– Черт. Я об этом не подумал.

Харлей опять дал ему подзатыльник, на этот раз легонько.

– Беда с вами, компьютерщиками. Все в лоб, никакого воображения, никакого понимания человеческой психологии – а психология, мальчик мой, движет этим миром. Магоцци, не хочешь выйти наружу и позвонить Кнутсену из автобуса? Скажи им, пусть возвращаются. Опасности больше нет.

Магоцци посмотрел на свои ботинки. Конечно, он хочет выйти наружу. И выйдет – сразу, как только сможет передвигать ногами.

– Значит, бомба отключена?

Энни улыбнулась ему своей фирменной насмешливой улыбкой:

– Ну конечно, она отключена, золотце. Именно поэтому на экране написано: «Бомба отключена».

Когда Магоцци вышел из ангара, седан агента Кнутсена еще стоял на поле. Сам Кнутсен ходил рядом с машиной и разговаривал по телефону; все остальные сидели внутри.

Магоцци впал в бешенство. Он бросился к пассажирской двери, распахнул ее и заорал на Джино:

– Какого черта вы еще здесь торчите?

Джино взглянул на часы:

– У нас есть еще три-четыре минуты.

– Ага, дожидайся. А он чего с телефоном расхаживает?

– Обзванивает всех, кто в настоящую минуту направляется сюда. Предупреждает, чтобы держались пока подальше.

– Он что, не мог сделать этого на ходу? – Магоцци чуть не плевался.

– Ну… тут все дороги в колдобинах. Трудно номер набирать.

– Черт возьми, Джино…

– Да перестань ты разоряться, а то инфаркт будет. Рад, что ты передумал насчет того, чтобы остаться. Залезай. Я подвинусь.

– Да не передумал я. Я вышел, чтобы позвонить вам и сказать, чтобы вы возвращались?

– Да ну? – спросил Бонар с заднего сиденья. – Они дезактивировали бомбу?

– Да.

Холлоран и Шарон одновременно закрыли глаза и стали удивительно похожи на двух засыпающих пупсов.

Джино целую минуту смотрел себе под ноги и шумно дышал. Когда он снова поднял глаза, он улыбался.

– Кнутсен-то как пролетел. Теперь ему придется опять звонить всем, кому он велел разворачиваться. Я их отлично пойму, если они его по матери помянут. А что насчет грузовиков в ангаре? Они не взорвутся вместе с теми, которые уехали?

Магоцци сел прямо на траву и обхватил колени руками.

– Грейс говорит, что нет. На связи только два грузовика. Компьютеры на грузовиках в ангаре даже не подключены – возможно, именно поэтому они не на дороге с теми двумя.

– Значит, нам не надо бояться того, что мы тут все умрем?

– Нет. Нам надо бояться, что умрут другие люди, не мы. Родраннер считает, что в программе есть что-то вроде предохранителя. Какая-то команда отмены детонации. Они сейчас пытаются ее найти.

Джино, глядя вперед через ветровое стекло, покачал головой:

– Бог им в помощь.

Проходили минуты. Они ждали снаружи. Им не могли помочь их пистолеты, значки, опыт работы в службах охраны правопорядка, даже прямая связь с округом Колумбия. Все зависело от одного худющего парня, ищущего нужную цепочку команд в программном свитке.

Холлоран, Шарон, Магоцци и Джино бесцельно слонялись туда-сюда возле двери ангара. Холлоран курил сигарету за сигаретой. Кнутсен, с прижатым к уху телефоном, продолжал нарезать круги вокруг своей машины.

– Они точно не хотят, чтобы мы пошли к ним? – в десятый раз спросила Шарон Магоцци.

– Они особо подчеркнули, что хотят, чтобы мы им там не мешались. Сейчас они на коне. Мы им ничем помочь не сможем. Будем только под ногами путаться.

– Меня это ожидание с ума сводит. Лучше уж делать что-нибудь. Что угодно.

Магоцци обратил внимание на то, какие глубокие тени залегли у нее под глазами, и подумал, что прошлое тонет в настоящем. Все, что эти три женщины пережили за последние восемнадцать часов, – никто посторонний не сможет представить, что именно, сколько бы раз они ни слышали их рассказ, – все это тонуло в событиях, которые происходят сейчас и будут происходить в будущем, если они не смогут остановить взрыв. Но все же в этом ангаре сейчас были Грейс и Энни, а Шарон, словно зверь в клетке, металась снаружи. Она напоминала воина-ветерана, который подписался на еще одно турне в ад только потому, что не мог вынести мысли о том, что его товарищи поедут сражаться без него.

– Ты держалась молодцом, Шарон Мюллер, – сказал он ей при следующем пересечении их траекторий.

Она остановилась и посмотрела на него, и Магоцци увидел в ее лице что-то такое, чего не хотел бы видеть.

– Спасибо, Магоцци, – сказала она и опять начала ходить туда-сюда.

Кнутсен наконец разделался с телефоном, подошел к Холлорану и уныло посмотрел на зажженную сигарету у него в пальцах..

– Что? – проворчал Холлоран. Он находился в раздраженном расположении духа и не прочь был с кем-нибудь схлестнуться. Как и они все.

– У вас есть еще такие? – Кнутсен указал на сигарету.

Холлоран протянул ему пачку:

– Вот уж никогда бы не подумал, что вы курите.

Кнутсен зажег сигарету, затянулся и закашлялся.

– В Бюро нет тех, кто не курит. Только те, кто старается бросить, и те, кто еще толком не начал. Пожар взят под контроль. Мои люди собираются войти в Фор-Корнерс. Команда экспертов по обезвреживанию бомб и компьютерщик будут здесь через тридцать минут. – Он сделал еще одну затяжку и посмотрел в сторону автобуса. – «Манкиренч софтвер», – прочитал он написанное на боку название. – Это они ездят по полицейским участкам и бесплатно устанавливают свои программы?

– Да.

– Мм. И двое из них в вашем отряде.

Холлоран посмотрел агенту ФБР прямо в глаза:

– Они вроде как на субподряде.

Кнутсен почти улыбнулся:

– Они хорошие специалисты?

– Насколько я могу судить, лучшие в мире.

– Хорошо, если так. У нас мало времени.

Через несколько минут поле начало заполняться вызванным Кнутсеном подкреплением: два фургона службы обезвреживания опасных веществ, несколько седанов с агентами и зловещего вида черный вертолет, из которого вышли зловещего вида люди в черных костюмах. Все новоприбывшие собрались у ангара в плотную неподвижную группу. Перебросившись с самого начала несколькими словами с Кнутсеном, они больше ни с кем не заговаривали.