Несколько дней Курганов ходил сумрачный и задумчивый. Отряд в то время метался в огненном кольце, пытаясь выйти из окружения. Каратели наглухо заложили все выходы, пытаясь загнать партизан в топкие трясины, выбраться из которых могла разве только птица.

И вдруг Курганов исчез. Даже Антип не знал, куда девался Фрол.

— Ну и черт с ним! — махнула рукой Марья.

— Хе-хе!.. Где-нибудь в постели молодца прихватили. Еще потненького, — высказал предположение Антип.

— А все же, Марья, сменить бы лагерь, — сказал осторожный Захар Большаков. — Что-то все обдумывал Фрол последнее время.

Помолчала Марья, глухо сдвинув светлые брови над глубоко запавшими глазами.

— Н-нет, Захар, что ты! Он блудливый, как кот, а совесть у него вроде есть.

— У него совести, сколь у меня денег, — вставил Антип. — Валялась в кармане копейка, да и ту пришлось разменять.

Отряд все же ушел на новое место, оставив на всякий случай засаду. Но ни в эту, ни в последующие ночи на пустой лагерь никто не нападал.

Фрол явился через неделю, каким-то образом отыскав новое место стоянки отряда. Явился оборванный, окровавленный, с перевязанной головой. Впереди него, согнувшись, как старики, вышагивали гуськом шесть человек в гимнастерках и кителях с погонами, но... без штанов, со связанными за спиной руками. Между собой все люди тоже были связаны, причем довольно любопытным образом: от рук переднего двухметровая веревочная петля тянулась к шее следующего. Если бы кто вздумал бежать, он обязательно повалил бы двух других, намертво затянув петли на их шеях, да и на своей собственной.

Сам Фрол, в колчаковской солдатской форме, помахивая наганом в правой руке, замыкал это необычное шествие. Левой он, как кучер, держал конец веревки необычной упряжки, привязанной к рукам человека с полковничьими погонами.

Грохнул над лесом партизанский хохот, да такой, какого никогда не слыхивали здешние места.

А Фрол невозмутимо выстроил людей в шеренгу, разрезал веревки, скомандовал:

— Стыд за-акрыть! Ну, кому команда сказана?! С женщиной будете разговаривать...

Кругом стоял стон. Партизаны катались по земле.

— Фролушка... Уморил!

— Посади ты их, чтоб пониже были...

— Жестко. Наколются же...

— Полковнику-то подстели хоть...

— Учудил... з-зараза!..

Антип Никулин вопил, будто его резали:

— Святое пришествие! Седьмое чудо! Держите, братцы-и, изойду хохотом! Наизнанку вывернуть...

Выскочила на смех Марья из землянки, остолбенела на мгновение. Но не удержалась и она. Прыснула совсем по-девичьи себе в ладони и юркнула обратно.

Тогда вышел Захар Большаков, нахмурился, хотя в глазах метались веселые искры.

— Одеть, — коротко приказал он. — Что за парад?

— Обыкновенный. Офицерский, — буркнул Фрол.

— О-ох! — все еще закатывался Антип. — На генеральский бы ишшо глянуть — и помирать можно. Вон какие парады пошли! Раньше при одеже парадили. А ныноче иначе...

Притащили кугу мятых крестьянских штанов. Приведенные Фролом люди торопливо натянули их.

Вышла Марья. Уголки ее губ все еще подрагивали. Фрол встал перед Марьей, вытянул руки по швам:

— Так что докладываю. Его высокоблагородие али, может, превосходительство даже, господин полковник со своими командирами... Все благородия извиняются, что маленько рожи с перепою опухшие да что без нижних одежд, а проще говоря — что без штанов.

— Как же ты, Фрол, взял их? — удивленно спросила Марья.

— Да уж как... сообразил, — ухмыльнулся Фрол.

Взглянула на него Марья, но ничего не ответила. Только ей одной понятен был ответ Курганова.

— И еще соображаю, — продолжал Фрол, — если пощупать сейчас Дубровку, — брызнут из деревни погонники, как горох с пересохшего стручка. Сами себя подавят, задние передних. Остановить-то некому...

— Захар, собирай людей по тревоге, — коротко сказала Марья.

Из деревни Дубровки колчаковцев выбили действительно легко. Лишившись командиров, каратели лезли под пули, как стадо баранов. Уцелевшие рассеялись по лесу. Отряд вышел из окружения.

Так Фрол никому и не сказал, каким образом удалось ему захватить колчаковских офицеров. На все вопросы лениво отвечал:

— Ночь была, не помню.

Или показывал на свою забинтованную голову:

— Помнил, да, вишь, прикладом память выбили...

А в конце концов заговорил более энергично:

— Да ну вас всех к чертовой матери!

От самих пленных все-таки узнали: Курганов перевязал их сонных, после попойки на мельнице, что километрах в трех от Дубровки.

Фрол ходил все такой же сумрачный и молчаливый, как и до истории с офицерами. Марья время от времени бросала на него тревожные взгляды. Однажды вечером подошла к костру, на котором Фрол варил кашу, присела рядом.

— Что это с тобой, Фрол?

Долго смотрел на огонь Курганов, вертел в руках сосновый сук в руку толщиной. Потом легонько, как спичку, переломил его и бросил в огонь. Смолистый сук мгновенно оделся пламенем, застрелял искрами. Пламя отсвечивало на лице Курганова.

— Вишь ли, Марья, какое дело, — проговорил наконец Фрол. — Вишь ли, как оно бывает... Палка вон — что она? Деревяшка холодная, да и все. А вон... горит... Эх! — И быстро повернулся к Марье, схватил ее, пригнул к себе.

— Фрол! — крикнула Марья, вырываясь из его медвежьих лап. — Пусти!!

— Эх, Марья-Марьюшка, тут соображай не соображай... Тебе в горнице бы сидеть да в окошко глядеть, — горячо шептал ей в лицо Фрол.

В эту минуту удар по голове почти оглушил его. Пронзительный звон продавливал уши.

Поднялся Фрол. Обвел диким взглядом взявшуюся откуда-то толпу людей. Захар Большаков стоял с палкой, а Марьи уже не было.

— Кто? — прохрипел Курганов. — Ты, Захарка?!

Большаков бросил палку, спросил:

— Ты что это выдумал, гад, а?

— Г-герой! — бросил кто-то прямо в лицо Фролу.

— Паскудник!

— Горбатого только могила выпрямит.

— Судить подлеца за это...

Фрол выслушал всех и сказал только два слова:

— Судить! Ладно... — Повернулся спиной к людям и сел обратно к костру.

Утром Фрола в отряде уже не было. На этот раз он ушел из него навсегда.

Всю колчаковщину Курганов болтался по лесным деревушкам, жил то в работниках у кулаков, то на иждивении какой-нибудь состоятельной вдовы. А когда колчаковщине пришел конец, вернулся в Зеленый Дол и опять свел компанию с Демидом Меньшиковым.