В одной из самых информативных бесед, в которых мне доводилось участвовать как трансплантологу, Миллер рассказал о своем опыте в Маунт-Синай: каким он был до смерти донора, насколько был самоуверен и как полагал, что ни один из его доноров ни за что не умрет. Разумеется, он знал статистику. Однако был уверен, что статистика не имеет к нему отношения. Когда все произошло, он был подавлен. Однако в той ситуации имела место одна странная вещь: у донора нашли редкую инфекцию желудочно-кишечного тракта, связанную скорее с едой, а не с операцией. Это была не хирургическая смерть: донор не истек кровью на операционном столе, и функции печени нарушились не из-за того, что Миллер перевязал сосуд.

Миллер был не готов к тому, что произошло дальше. Сразу после начала его работы в Кливлендской клинике New York Times опубликовала статью, в которой говорилось: «Буквально в одно мгновение он упал с вершины своей профессии и стал практически никем, будто его карьеру стерли». Он отправился в Японию на 9 месяцев, а затем поехал в Модену, в Италию, «по приглашению друга и коллеги, который знал, что место хирурга в операционной». Вспоминая о восстановлении своей жизни, карьеры и уверенности в себе, он описывал отчаяние, которое испытывал в то время. Ему был 51 год, и он рисковал карьерой, которой посвятил всю свою жизнь. Он не был уверен, что сможет снова работать в США. Что самое важное, он был так унижен прессой и подавлен в личностном плане, что боялся лишиться и семьи. Для него это было по-настоящему мрачное время.

Он рассказал, что «Италия стала спасительной соломинкой». Именно там он сосредоточился на том, как сделать операцию по извлечению части печени у живого донора еще более безопасной. Миллер научился брать у донора меньшую левую долю вместо более крупной правой, которую традиционно пересаживали. Суждено ли было умереть еще кому-то из доноров? Безусловно. Так работает статистика. Однако снижение риска для донора оказало на Миллера терапевтическое влияние. Он снова обрел уверенность в себе и заново влюбился в хирургию. Сейчас он проводит трансплантации более безопасным, чем ранее, способом и, получая согласие донора на операцию, четко объясняет ему, что тот рискует умереть.

Миллер подчеркивает важность тщательной подготовки. По его мнению, важно иметь под рукой протоколы и аппараты жизнеобеспечения и четко знать, что доноры и реципиенты понимают, на что идут. Даже после печально известной смерти пациента этот выдающийся хирург продолжает поддерживать программу получения трансплантатов от живых доноров.

Я размышлял об этой теме каждый день на протяжении последних 10 лет. Я знал, что Старзл, Калн и многие другие пионеры выступали против пересадок органов от живых доноров, и пытался понять, позволил бы я своей жене или детям пожертвовать орган мне. Да, пожертвование органа – это поистине прекрасный поступок, но нам необходимо быть очень осторожными, чтобы избежать давления на человека. Действительно ли доноры понимают, почему они хотят отдать свой орган? Как они представляют себе этот опыт? Осознают ли они, на какой риск идут? Что они почувствуют, если все пойдет не так, как они ожидали?

Я верю в пожертвование органов живыми донорами и считаю этих людей героями. Я отношусь к ним так же, как относился бы к человеку, который вбежал в горящее здание, чтобы спасти кого-то из своих близких.

Моя задача – помочь им вбежать в это здание как можно более безопасно. Однако полностью избежать риска невозможно.

Я хочу рассказать вам одну вдохновляющую историю, которую вспоминаю каждый раз, когда думаю о живых донорах. Торрил была одной из моих самых запоминающихся и харизматичных пациенток, и я даже сегодня горжусь тем, что сыграл в ее жизни небольшую роль.

Матери Торрил требовался почечный трансплантат. Изначально я рассматривал в качестве донора отца Торрил, который казался здоровым. Однако компьютерная томография выявила у него большую забрюшинную саркому – раковую опухоль в мягких тканях, окружающих почку. Опухоль ему удалили, но он стал непригодным как донор. В итоге Торрил решила отдать свою почку. Она любила говорить, что весь процесс спас две жизни: ее матери, потому что та получила почку, и отца, потому что в ходе обследования случайно обнаружился его недиагностированный рак.

У этой истории нет безусловно счастливого конца. Примерно через год после пересадки почки у матери Торрил развился рак крови, который, вероятно, был связан с приемом иммуносупрессивных препаратов, необходимых для предотвращения отторжения трансплантата. К сожалению, она умерла.

Торрил и ее муж держали органическую ферму, и в течение года после трансплантации родители Торрил жили там вместе с ними. Еще один год, проведенный со здоровой и активной матерью, стоил для Торрил потерянной почки. В речи, посвященной памяти матери, которую кремировали после смерти, Торрил сказала, что в прахе ее матери была частичка и ее самой. Отныне частицы их тел были смешаны навеки.

Ни одна книга о хирургии, особенно о такой сложной сфере, как трансплантология, не была бы полной без главы об осложнениях. Помимо знаний, как действовать во время операции, мы, хирурги, должны уметь справляться с осложнениями. С медицинской точки зрения это просто, но с эмоциональной – гораздо сложнее. Осложнения – это огромный груз на ваших плечах, мешающий наслаждаться жизнью. Каждый день мы видим пациентов, страдающих из-за совершенных нами ошибок. Многие из них пребывают в отчаянии, не могут есть, иногда из их животов сочатся каловые массы.

Я никогда не забуду то время, когда один из моих наставников в резидентуре, знаменитый во всем мире торакальный хирург[125], столкнулся с чередой осложнений после нескольких резекций пищевода. Он в буквальном смысле провел тысячи таких операций, но по какой-то причине три операции подряд пошли не так, из-за чего он был вынужден каждому пациенту разрезать пищевод и сделать отверстие в шее (называемое «плевательная фистула»). Помню, как он повернулся ко мне и сказал: «Я создаю гребаных монстров».