Два года назад, читая странную книгу философа Джона Данна «Эксперимент со временем», я с интересом следил за его вещими снами, но с прохладным осуждением неофита отнесся к идее многочисленных наблюдателей, следящих за событиями в нашем мире из своих миров, сдвинутых по отношению к нашему во времени — в прошлое или будущее. Мне эти построения казались странными, хотя разве я не отдавал автору должное — разве не видел, что его логические конструкции покоятся на той же индукции, что рассуждения моего любимого Шерлока Холмса? И разве хотя бы по этой причине не должны ли они быть правильными? Разве не справедливо безумное объяснение, если все прочие попросту неверны?

И если все так — а это должно быть так, — то что я могу сделать для облегчения участи бедняги Нордхилла? Явиться на суд и, встав на свидетельское место, рассказать о мыслях, пришедших мне в голову? «Творец, — мог бы сказать я, — настолько велик в своих деяниях, что мир, созданный им, не может оказаться так прост, как мы это себе представляли. Умирая, человек прахом уходит в землю, а душа его возносится, но разве заканчиваются на этом ее бесконечные преобразования? И разве те, высшие миры не связаны с нашим многочисленными нитями, которые мы видим каждодневно, но не понимаем того, что видим?»

Должно быть, я спал, потому что рассуждения мои перешли в видения, дверь в комнату открылась, и, тихо ступая почему-то босыми ногами, вошла Эмилия — в белом балахоне, с золотым обручем на голове, стягивавшим ее распущенные волосы. Она вошла, остановилась передо мной, и я совершенно явственно услышал ее голос: «Никто не уходит, и все остается, ушедшие возвращаются, и нужно лишь раскрыть глаза, чтобы видеть знаки… Вы еще услышите обо мне… Я вернусь…» — «Кто убил тебя? — спросил я. — Шеридан? Каррингтон? Или, может, все-таки, Нордхилл? Кто?» Она покачала головой и повторила: «Вы еще увидите».

В тот момент я прекрасно понимал, что она имела в виду. В тот момент я точно помнил слова, сказанные Нордхиллом — или духом, который говорил его устами.

Но потом наступил глубокий сон без сновидений, и утром, проснувшись в холодной комнате, я забыл смысл сказанного Эмилией, в памяти осталось лишь ее удивительное лицо и слова, произнесенные тихим печальным голосом: «Никто не уходит, и все остается…»

Плед сполз с моих колен и лежал на полу, в комнате было так холодно, что меня мгновенно пробил озноб. Ноги онемели, и я с трудом поднялся, чтобы позвонить Найджелу и попросить горячего чаю.

* * *

«Морнинг пост», 28 октября 1926 года.

«…С того времени мне стало известно, что жизнь после смерти, общение и сопричастность живых и умерших являются реальностью, к чему вполне определенных и объективных доказательств, способных удовлетворить любого человека, не затененного предрассудком и могущего по достоинству оценить факты, у меня накопилось достаточно…

…Но надо иметь в виду, что мир умерших не менее, а, скорее, гораздо более сложен, чем мир живых, чему каждый исследователь спиритизма также может найти множество совершенно объективных доказательств, мимо которых обычно проходит, будучи поражен самим фактом общения с силами, существующими в иных измерениях…

…Дело Кристи является превосходным примером использования психометрии в помощь детективам. Ее часто использует французская и немецкая полиция, но наши британские детективы этим методом пренебрегают, будучи консервативны настолько, что предпочитают вовсе не расследовать сомнительные, по их мнению, случаи, нежели привлечь к их изучению силы и возможности, о которых обычно отзываются с искренним пренебрежением…

А. Конан Дойл».

* * *

Зима выдалась снежной, я редко выезжал из своего дома на Виктория-стрит, и даже лекции пришлось свести к минимуму, хотя приглашали меня и в Бирмингем, и Ливерпуль, и даже в Глазго, где для моего выступления собирались подготовить огромную залу в старинном шотландском замке с привидениями. Я дурно себя чувствовал, приступы стенокардии случались все чаще, и домашние определенно становились жертвами моего все более портившегося характера.

Я ждал известий от Берринсона, каждый день просматривал газеты и делал множество вырезок, коллекция моя пополнялась, но вовсе не теми материалами, что я ждал, не будучи в силах повлиять на события. Каррингтон прислал мне на Рождество красивую почтовую открытку, где твердым почерком написал несколько слов, из которых следовало, что бывший полицейский предпочел забыть обо всем, происходившем в лечебнице, и даже о том, что сам втянул меня в расследование, приведшее к новому пониманию смысла и состояния всего сущего.

Я вежливо ответил на поздравление, а в первых числах нового, 1927 года, вырезал из «Дейли миррор» и приобщил к своей коллекции короткую заметку о том, что жюри присяжных после непродолжительного судебного разбирательства по делу об убийстве Эмилии Кларсон признало убийцу, Альберта Нордхилла, невменяемым и не несущим ответственности за свои поступки, после чего судья Реджинальд Мердок вынес постановление о содержании Нордхилла в психиатрической лечебнице вплоть до полного его излечения или окончания его дней.

Бедный Нордхилл. Возможно, он предпочел бы быть осужденным на смерть, чтобы в одном из множества существующих за гробом миров найти свою Эмилию и быть с ней, с ее душой, а может, и с ее иной телесной оболочкой, поднимаясь из одного мира в другой, высший, или опускаясь в какой-нибудь низший из миров — как поведет судьба…

Я позвонил доктору Берринсону, прочитав заметку в «Дейли миррор», и доктор, судя по голосу, был обрадован моему звонку.

— Рад слышать вас, сэр Артур! — сказал он. — Вы, конечно, читали о суде над моим бывшим пациентом?

— Бывшим? — спросил я. — Разве Нордхилл не на вашем попечении?

— Нет, что вы, — ответил доктор. — Я занимаюсь только теми случаями, когда могу оказать реальную помощь, могу излечить пациента, понимаете? К сожалению, Нордхилл был признан больным неизлечимо, и его поместили в Шервуд, это на севере Шотландии, дикое место, знаете ли, но, поскольку содержатся там больные, потерявшие всякую связь с реальностью…

— Понятно, — пробормотал я и, быстро попрощавшись, повесил трубку.

* * *

28 февраля над юго-восточной частью Англии пронесся ужасный ураган. Сильнейший ветер вырывал с корнем вековые дубы, в Дувре выбрасывал на берег суда, потопил в гавани десяток рыболовецких корабликов, а в районе Большого Лондона сорвал крыши с сотен домов, оставив без крова несколько тысяч человек. Ветер завывал всю ночь, стекла звенели, я не мог заснуть, а утром — впервые после многих месяцев — мне позвонил Каррингтон. Трубку поднял дворецкий, и я слышал через открытую дверь кабинета, как он пытался объяснить звонившему, что хозяину нездоровится, он не может принимать телефонные звонки, и потому уважаемый мистер Каррингтон может сказать все, что хочет передать…

Я поднял трубку аппарата, с недавних пор стоявшего на моем рабочем столе, и сказал:

— Рад вас слышать, старший инспектор.

— Сэр Артур! — воскликнул бывший полицейский. — Вы хорошо спали эту ночь?