– Ваши документы, сержант запаса Свириденко, находятся в военном комиссариате города Глебова…

– Врешь ты, – сказал Свириденко. – В кармане они у тебя. И ихние тоже. Помнишь, что в военкомате делалось? Нас и не приписывали никуда. Секретный танк… Дура железная, ни один мост не держит. Где ты его взял, курсант? Нашел? Ну скажи, нашел?

Мамин не отвечал, и тогда Свириденко протянул руку к нагрудному карману на гимнастерке командира, но тот отошел на шаг и с веселым и почти смертельным отчаянием во взгляде пообещал тихо:

– Горло перегрызу, рыжий…

Свириденко подумал, глядя в землю, повернулся и пошел от реки, от бывшего своего странного экипажа, от полубезумного командира и от молчащего таинственного танка – на восток, опоздало уходя вслед за тысячами тысяч таких же, как он.

– К бабе! В Краснодар! Под юбку! – проорал вслед Мамин, и в голосе его закипели бессильные мальчишеские слезы.

Свириденко быстро уходил.

– Гляньте-ка, – зашептал громко Вася, указывал куда-то вбок пальцем, чуть даже присев от удивления; и, увидев его таким, Мамин и Непомнящий не решились сразу посмотреть туда. А Вася указывал пальцем на рощу, рот его был приоткрыт, и глаза сияли – завороженно и счастливо.

– Гляньте-ка, – шептал он, – чего это?

Мамин и Непомнящий повернулись к роще разом, и на лицах их возникло недоумение, потому что ничего, а точнее – никого они не увидели, но почти сразу выражение лиц их стало меняться, и у Мамина сам по себе приоткрылся рот, а Непомнящий прищурился и, порывшись в глубине бокового кармана, вытащил очки и спешно надел их, чтобы увидеть.

Роща светилась.

Во влажных сиреневых сумерках она горела неведомым, неразрушающим огнем живого бледно-зеленого цвета, и огонь этот, поднимаясь над рощей, превращался в ее нимб.

Все умерло вокруг, она – жила, великой и таинственной жизнью, то ли по рассеянности, то ли нарочно доверившись именно этим людским глазам.

Васин рот растянулся в улыбке, он закрыл глаза и тут же открыл их – нет, не пропало – и закричал срывающимся от счастья голосом, призывая и Свириденко увидеть это:

– Э-эй! Э-э-э-ээй!

Свириденко остановился и повернулся, и Вася, ликуя, молча стал показывать пальцем на рощу.

Свириденко смотрел – прямо и пристально.

– Это чего же такое? – громким шепотом спросил у учителя Мамин.

– Озоновое свечение, – быстро объяснил Непомнящий. – Явление редкое, но описанное и объясненное… Озон, послегрозовая атмосфера… Ну и некоторые другие тонкости…

– А красиво все равно, – сказал Мамин.

– Очень, – согласился Непомнящий.

– Если, если у вас действительно наши документы, – заговорил, не глядя на командира, Непомнящий, – то вы можете посмотреть… У меня в паспорте лежит справка… Я освобожден от военной службы два года назад… Я не военнообязанный… У меня очень больное сердце… У меня недостаточность митрального клапана.

Мамин кивнул и как-то замедленно расстегнул нагрудный карман гимнастерки, вытащил пачку документов, протянул Непомнящему. Учитель торопливо нашел свой паспорт и стал показывать какую-то бумажку.

– Вот, – говорил он. – Я лежал в областной клинике… А это не мои… – Он вернул остальные документы командиру.

– Тебе тоже? – Мамин обратился к Васе.

– Мне? – испугался тот. – Так я же без документов.

– А-а, – протянул Мамин и бросил документы в грязь.

Непомнящий торопливо одевался. Автоматически он взялся за противогаз, но тут же испуганно отложил его в сторону.

Валентин Андреевич Непомнящий родился трусом. И если верить тому, что предназначенье всякого человека – оставаться в жизни самим собой, можно сказать, что он уже выполнил свое предназначенье. Однако, если верить и тому, что самые геройские поступки совершают далеко не герои, можно предположить, что у него еще все впереди…

Мамин подошел медленно к воде, встал напротив танка и молча уставился на него. Был Мамин нелеп и жалок – в гимнастерке, фуражке, трусах, босиком. Когда он повернулся, Непомнящего не было. Не было и Лето Василия. Мамин посмотрел на рощу. В наступающей ночи она была черной, корявой, жалкой. И Мамин снова повернулся к танку.

– Ну что? – обратился он к своему хозяину и другу. – Всё?

Танк молчал.

На спуске заскрипела подвода, зачавкала копытами по грязи лошадь. На телеге сидели неразличимые черные люди.

– Но, Серый, но! – погонял лошадь слышанный где-то Маминым стариковский голос.

Мамин пошел навстречу, удивленно глядя вперед и нервно почесывая правую ладонь, – здороваться.

Правил лошадью старик молоковоз, который, увидев Мамина, первым делом его пристыдил:

– Нешто мой мерин, военный товарищ? Небось он колхозный. А ты взял – и нету…

Мамин не слушал, смотрел на телегу, где сидел дедушка Воробьев, придерживая рукой груз: длиннющие металлические трубы, мощный, толщиной в человеческую руку, стальной трос, какие-то железяки, топоры, пилы, лопаты.

Рядом с телегой шли двое худощавых, похожих друг на друга дядек – в черных рабочих пиджачках и кепках. Они курили, папиросы разгорались и затухали в сумерках, как маячки. Время от времени дядьки убирали папиросы изо рта, пряча их внизу в кулаке – совсем по-пацански.

– Плотники, – коротко представил их дедушка Воробьев, соскочил с телеги, вскидывая чёртово свое копыто, подошел бодро к Мамину. – Воротом пробовать будем. И это… Мы там одного твоего встретили. Вертается он. – Почесал хрустко бороду и прибавил озабоченно: – Час назад на той стороне немецкий дозор на мотоциклетах видели. Такое дело…

Около сосны они сгрузили с телеги все, кроме пил и топоров. Дедушка Воробьев взял топор и принялся торопливо стесывать со ствола кору, а дядьки, вскочив на телегу, направили Серого к роще.

– Военный товарищ! – прокричал с подводы старик-молоковоз и махнул рукой. – Давайте с нами, вчетвером скорей управимся… Давайте.

Мамин, толком ничего не понимающий, не стал искать в темноте галифе, сунул лишь в сапоги ноги и побежал за подводой.

Дядьки курили, шмыгали носами и сбивали на берегу настил из бревен, привезенных из рощи. Делали они это без спешки, но быстро, мастерски, с двух ударов вгоняя в сырые березовые стволы гвозди-полуторасотку.

Дедушка Воробьев ладил к ошкуренному, гладкому и скользкому стволу дерева стальные башмаки, а к ним трубы. Помогал ему старик-молоковоз, а также Мамин, но помогал довольно бестолково, так как все не мог сообразить, что же здесь затевается, суетился и потому даже мешал. Время от времени он останавливался и смотрел удивленно на спуск. Оттуда – по одному, двое, трое – спешили сюда люди. Увидеть, кто они, какие, было нельзя, лишь доносились иногда высокие голоса – женские…