Да укрепит Господь нашу веру в Вас, да поможет он Вам восстановить свое доброе имя и выйти на свободу.

С надеждой и сочувствием, Нед».

Я положила письмо в конверт, забралась под одеяло и стала гадать, что же имел в виду Нед. Неужели отныне надзиратели будут уничтожать мои письма к Гиллеспи? Мысль о том, что связь между нами оборвется, приводила меня в ужас, ведь пока мы переписывались, я как будто оставалась им не чужой. До суда еще несколько месяцев, и все это время мне предстоит провести в разлуке с друзьями. Только я начала во всей полноте осознавать мрачную перспективу, как дверь открылась, и в камеру заглянула миссис Фи.

— Бакстер, к вам пришли.

Это был Каски — как ни странно, уже второй день подряд. Он еще сильнее сутулился и хмурил кустистые брови.

— Что случилось, мистер Каски?

Он цокнул языком и серьезно посмотрел на меня.

— Я только что говорил с инспектором Грантом. Вам известно, что полиция пытается установить связь между вами и Шлуттерхозе?

Я кивнула.

— Они кое-что раскопали — о чем упорно молчали немец с женой. Пожалуй, теперь многое прояснилось, и с вашей стороны придраться не к чему — однако для нас это скорее вредно, чем полезно.

— И что же это?

— Вы вряд ли знаете, но Белль уже несколько лет носит фамилию мужа. И, разумеется, до замужества она носила девичью фамилию — Смит.

— И? — с интересом спросила я.

— Она вам о чем-нибудь говорит?

На миг задумавшись, я покачала головой.

— Полагаю, у меня бывали знакомые Смиты. Это очень распространенная фамилия.

— Верно, и, видимо, именно поэтому полиции так долго не удавалось обнаружить эту связь. Что вы скажете о Кристине Смит?

— Кристина? Горничная? Она работала у Неда и Энни. Припоминаю… Ее уволили. Очень хорошенькая, но, на мой взгляд, непутевая.

— Да, она. Оказывается, у Кристины есть сестра — Белль Шлуттерхозе. Точнее, сводная сестра, но это неважно — отец у них общий.

Я в недоумении уставилась на Каски. Он продолжал:

— Вот почему Шлуттерхозе толком не объясняли, откуда вас знают. Думаю, они выгораживали сестру Белль, боясь, что ее арестуют.

Каски уныло посмотрел на меня.

— Но мистер Каски, разве это не хорошая новость? Теперь понятно, почему они выбрали меня своей жертвой — слышали обо мне от Кристины. Мы с ней часто виделись, когда я приходила к Гиллеспи.

Каски нервно почесал запястье.

— Не все так просто.

— Что вы имеете в виду?

— Вчера полиция задержала Кристину, а наутро выпустила, не предъявив обвинений. Девица оказалась весьма болтливой, судить ее особо не за что — по ее словам, она всего лишь устроила своей сестре и ее мужу встречу с вами. Инспектор Грант очень доволен собой. Говорит, как свидетель она гораздо полезнее, чем как обвиняемая.

— Интересно, почему.

Каски опустил глаза и помолчал.

— Похоже, она знает о вас больше, чем Шлуттерхозе или его жена, — что вполне логично. Вы ведь общались, когда бывали у Гиллеспи?

— Не более, чем обычно общаются с горничной. Я пару раз сталкивалась с ней на улице.

— По словам Гранта, Кристина весьма убедительна. Она утверждает, что после ее увольнения вы стали близкими подругами.

— Боже милостивый!

— Говорит, когда вы решили похитить Роуз, то спросили ее, нет ли у нее на примете шустрых ребят. Поскольку ее сестра и зять нуждались в деньгах, Кристина организовала ваше знакомство.

— И она думает, кто-нибудь поверит в эти басни?

— Видимо, да. Более того, она заявляет — помните, это только ее домыслы, — что знает точно, зачем вы похитили Роуз Гиллеспи.

Я едва не рассмеялась.

— Правда? И зачем же?

Каски посмотрел мне прямо в глаза.

— Увы, Грант морочит голову, размахивая морковкой у меня перед носом, но до конца все не рассказывает. Если они выставят Кристину свидетелем, это серьезно усложнит нам жизнь. Нам придется как можно тщательнее продумать линию защиты.

— Простите, мистер Каски, я полагала, вы изначально стремились ее продумать.

Мне стало душно, и я шагнула к окну. Внезапно комната покачнулась у меня перед глазами — видимо, я слишком резко встала. Кровь прилила к голове; чтобы не потерять сознание, мне пришлось упасть на колени и наклониться вперед, как мусульманин в намазе.

Вокруг моего процесса поднялся такой ажиотаж, что дело передали в Высший уголовный суд в Эдинбурге. Со дня моего ареста газетчики жадно хватались за любую сплетню, бесстыдно публикуя самые нелепые и грязные инсинуации. Например, будто я, Гарриет Бакстер, единолично положила начало «белому рабству»; будто Шлуттерхозе был не только моим мальчиком на побегушках, но и любовником; будто мы задушили Роуз за попытку вырваться из наших когтей, изувечили ее тело и нанесли на него сатанинские символы. Поразительно, до каких гнусностей способна опуститься пресса.

Суд назначили на четверг, четвертое марта тысяча восемьсот восемьдесят девятого года. Меня решили перевезти из Глазго в Эдинбург утренним поездом, а на вокзал доставить в обычном кэбе. Предполагалось, что эти меры предосторожности помогут не привлекать лишнего внимания. Так и случилось — холодным утром понедельника, когда мы выехали за ворота Дьюк-стрит, обошлось без разгневанной толпы.

Меня сопровождали три надзирателя: миссис Фи и двое мужчин. Все они были в цивильной одежде, и мы пересекли оживленную привокзальную площадь инкогнито, под видом четверых приятелей, собравшихся в «Старый дымокур»[10]. Поезд уже поджидал на платформе; для нас был зарезервирован весь первый вагон. Я думала, меня отправят вместе с Белль, но, видимо, опасаясь, что при встрече мы тотчас вцепимся друг другу в волосы, полиция вновь изолировала меня от «подельницы». На этой неделе ее с мужем должны были перевести в тюрьму Калтон-хилл. Конечно, нам предстояло увидеться на суде — правда, не впервые: мне довелось лицезреть парочку в феврале, на первом заседании. К тому времени, часами сидя в камере без дела, я мысленно рисовала образ супругов Шлуттерхозе, постепенно добавляя все более неестественные черты, пока оба почти не утратили человеческий облик. Я представляла их грязными, уродливыми тварями, с желтыми клыками и отвисшими челюстями, однако в суде шерифа с удивлением обнаружила, насколько они на самом деле непримечательны. Когда меня привели в зал, похитители уже сидели на скамье подсудимых. Оба выглядели заурядными до оскомины: Белль оказалась щуплой и смазливой — правда, губы у нее были тоньше, а лицо грубее, чем у сестры; одевалась она бедно, но чисто. Шлуттерхозе был грузен, усат и растрепан, с квадратной челюстью и глубоко посаженными глазами, и чем-то напоминал монстра Франкенштейна — хотя, возможно, у меня излишне разыгралось воображение.