Джозеф пристально посмотрел на нее и сказал:

— Будете выполнять. — Он взглянул на Ходжсона. — А теперь пойдем.

— Сейчас? В темноте? А если кто-то сидит в засаде, поджидая нас, и мы не сможем его увидеть?

— Если мы его не увидим, то и он нас не увидит.

— Если хочешь, иди. А я останусь здесь.

— Ты идешь со мной. Тебе заплатили за то, чтобы ты переправил меня в Лондон.

Ходжсон явно нервничал — Эмма сразу же это поняла. Он все еще колебался, но тут Джозеф взялся за рукоять ножа и направил острие в грудь Ходжсона.

Эмма в страхе замерла. А лицо Ходжсона исказилось болезненной гримасой. Наконец он кивнул и пробормотал:

— Хорошо, пойдем.

Проходя мимо Эммы, Ходжсон бросил на нее взгляд, полный подозрения. Эмма считала их шаги, когда они направлялись к двери. И вздохнула с облегчением, когда дверь за ними закрылась.

Присев, она выжидала еще некоторое время. А потом, давая волю чувствам, горестно разрыдалась, закрыв лицо ладонями. Она оплакивала смерть своей надежды и теперь принимала мнение Дариуса. Да, он оказался прав — Роберту не суждено было вернуться домой.

— Эмма… — тихо окликнул ее граф через полчаса после ухода Ходжсона.

Она подошла к подножию лестницы и посмотрела на него.

— Эмма, иди сюда. Пройдут часы, прежде чем приедет кто-нибудь, чтобы сказать нам, как все закончилось.

Она взяла свечу и начала подниматься. Граф заключил ее в объятия и крепко прижался к груди. Последние десять часов он только и делал, что молился за нее.

Едва держась на ногах, Эмма прошептала:

— У меня такое чувство, будто много дней я шла по верху изгороди, с трудом сохраняя равновесие.

— Иди поспи немного. В последнее время ты почти не спала.

Она тихонько всхлипнула.

— Ты был прав. Мой брат никогда не вернется домой. А я-то, глупая, верила…

Она громко разрыдалась.

Граф крепко обнимал ее, поглаживая по спине и по плечам в надежде успокоить и утешить.

— Поверь, Эмма, я на твоем месте чувствовал бы то же самое. Ведь ты пыталась помочь брату.

— Но ты бы ни за что… — Она всхлипнула. — Ни за что бы не согласился пойти с ними на сделку, как бы тебя ни принуждали.

— Приятно, что ты в этом так уверена. А вот я — нет. Есть люди, ради которых я мог бы это сделать. Это моя сестра и ты.

Эмма подняла на него глаза. «Неужели он включил меня в число близких людей?» — спрашивала она себя.

— Ну… возможно, ты подумал бы об этом. Но в конце концов решил бы иначе. Ты бы отказался выкупить меня ценой предательства. Ты никогда бы не согласился играть роль пешки, поставив себя в зависимость от честности преступников. Вместо этого ты совершил бы что-нибудь отважное и благородное. Ты бы совершил отчаянный поступок, чтобы спасти меня, как и подобает мужчине.

«Что недоступно женщинам, — добавила Эмма про себя. — Потому что женщины не обладают ни ловкостью, ни силой».

— Иди спать, Эмма. Все кончено.

Да, все было кончено, но все-таки не совсем. Однако очень скоро и впрямь должен был наступить конец.

Он не говорил об их страсти и любви, но сейчас она думала только об этом. О том, что всему этому в ближайшие же дни настанет конец. О том, что его тепло и поддержка исчезнут из ее жизни. Она никогда не подходила ему даже как любовница, а уж после того, что совершила…

Его друзьям было известно, что она согласилась помогать Ходжсону. Скоро об этом станет известно и правительству. Да, в конце концов мисс Фэрборн образумилась, но на ней все же осталось пятно ее греха.

— Я засыпаю… — прошептала она.

— Вот и хорошо. Оставайся в моих объятиях. Ночь будет долгой.

— Спать — это было бы прекрасно. Но ведь жаль тратить время на сон. Ты так не думаешь?

Своим поцелуем он сказал ей, что прекрасно ее понял. Ведь прежде всего он был мужчиной.

И она была благодарна ему за то, что он не счел ее слишком хрупкой.

— Мне очень нравится, мисс Фэрборн, когда вы изъясняетесь с такой прямотой. Если бы было необходимо, я бы притворился целомудренным рыцарем, но моя кровь не такая холодная.

Она тихо засмеялась, уткнувшись носом ему в грудь. Затем высвободилась из его объятий и направилась в свою спальню. Там сейчас горела всего одна свеча, освещавшая только ее туалетный столик и зеркало. И пламя, трепетавшее в зеркале, напомнило ей бальный зал, канделябры и восхитительную люстру у нее над головой.

К тому времени, когда Дариус переступил порог ее спальни, на нем уже не было ни плаща, ни сюртука. И он тотчас же занялся ее платьем.

— Эмбери отчитал меня за то, что я позволил тебе ходить в этом старом платье и в таких ужасных сапогах.

— Но ты же все объяснил? Сказал, что в своем нетерпении сорвал с меня платье и испортил его безнадежно?

— Говоришь, нетерпение? Нет, ошибаешься, то был порыв подлинной страсти.

На сей раз Эмма настояла на том, чтобы вся одежда была аккуратнейшим образом сложена — ведь она ей не принадлежала. Когда же они улеглись в постель, она осмотрелась и тихо сказала:

— Если дух папы здесь, едва ли он возражает…

Дариус тоже осмотрелся:

— А ты думаешь, он здесь? Ты веришь в такие глупости?

— Сейчас — нет. Но до того, как ты похитил меня, верила.

— Право же, Эмма, это не было похищением в полном смысле слова.

— Это тогда я считала, что ты похитил меня. Но сегодня, когда мы сюда приехали… Сегодня я уже думаю иначе… — Она спустила плечики своей сорочки, обнажая грудь. Потом, откинувшись на подушку, прошептала: — Теперь я готова…

Он принялся ласкать ее груди, и Эмму тотчас же охватила восхитительная дрожь; ласки Дариуса сводили ее с ума, и она с наслаждением отдавалась тем удивительным ощущениям, которые он ей дарил. Его запах, его прикосновения, исходящее от него тепло — все это она старалась удержать в памяти навсегда.

С каждым мгновением ее возбуждение росло, она, проявляя нетерпение, взмолилась:

— Дариус, быстрее! Не могу больше!..

— Уже скоро, — сказал он, целуя ее в живот и приподнимая сорочку. — Но еще не сейчас.

Эмма не стала дожидаться. Раздвинув ноги, она согнула их в коленях и привлекла Дариуса к себе. Подчиняясь ей, он взял ее за бедра, и оба издали вздох облегчения.

При первых проблесках зари Дариус проснулся и тут же насторожился — казалось, инстинкты предупреждали его об опасности. Он потянулся за пистолетом, который оставил на столике возле кровати.

Все чувства его были обострены, и он отчетливо слышал топот сапог в нижней комнате.