Она обеспокоенно ахала и подставляла руки, когда Егор, по ее разумению, слишком высоко подбрасывал сынишку.

Ясная материнская радость прямо-таки лилась из ее сияющих глаз. Она льнула к плечу Егора, заглядывала ему в лицо, и Алексей, почувствовав себя третьим лишним, вышел на крыльцо покурить.

Вскоре Егор присоединился к нему. Молча пристроился рядом на ступеньках. Засмолил свою цигарку. Некоторое время только вздыхал и что-то неясно бормотал, пуская дым в высокое, усыпанное крупными звездами небо.

— Да, — наконец произнес он и далеко сплюнул с крыльца. — Такая вот штука случилась, Алексей Дмитрич!

Не думал, что в сорок шесть годков зачну как бы двойную жизнь вести. В слободе у меня три дочки подрастают, и женка добрая, справная! Куда мне от них? — Он покачал головой. — И с Аришей вот уже три года… Сынишку смастерили! Так что как хотите, так и судите меня, Алексей Дмитрич, но без Арины жить не могу, и дочек бросить рука не поднимается! Так и живу, — усмехнулся он зло, — в слободе — женка, а в станице — любка! — И добавил совсем тихо:

— И вправду люба она мне, Алексей Дмитрич!

Люба, просто спасу нет! Бывало, неделю-другую не вижу, спать не могу, сердце на куски разрывается. Как они там без меня? Не случилось ли чего? — Он помотал головой и виновато посмотрел на Алексея. — А ведь восемь лет прошло, как только в Сибирь вернулся. А до этого двадцать лет солдатские щи хлебал. Забрили мне лоб, не посмотрели, что я у мамки один был… — Он вздохнул и затянулся цигаркой.

Выпустил столб дыма, помолчал, вспоминая:

— Пол-Европы сапогами истоптал, все Балканы вдоль и поперек на пузе исползал. И с башибузуками[38]дрался не на жизнь, а на смерть. У них ведь закон такой: грабь, убивай, насилуй «райя», так они славян называли, «стадом», значитца, и тебе ровно ничего не будет. Сколько я в разных селах и городах баш-кала — башень из голов людских повидал — не счесть.

В Долине Роз турки такую резню устроили, что кровь ручьями по улицам бежала… Но потом мы им показали! Самого Осман-пашу в плен взяли под Плевной и сорок тысяч басурман! А после под Шипкой и остальную их армию разгромили. Там меня ранило, легко, правда. Генерал Скобелев самолично мне медаль вручил и расцеловал троекратно.

Арина появилась на пороге, уселась по другую сторону и, зябко кутаясь в пуховую шаль, прижалась к его плечу.

Егор повернул голову к Алексею, глаза его странно блестели в темноте:

— У Ариши, слышь, мужик под Плевной погиб, добрый казак был. Я ему сам глаза закрыл и пообещал о женке его заботиться… — Егор замолчал, а через несколько минут произнес:

— Мы тут с Аришей до речки прогуляемся, посмотрим, не сбежала ли куда, а вы спать устраивайтесь. Степанида уже постелю вам спроворила. Завтра рано вставать. — Он обнял Арину за плечи, и она ответила ему счастливой улыбкой.

— Да я, пожалуй, на сеновале лягу, — Алексей посмотрел на небо, — ночь сегодня теплая. — И попросил:

— Арина, дайте мне какое-нибудь одеяло или шубу.

— Возьмите тулуп в сенках, а подушку Степанида даст, — вместо женщины ответил Егор и справился:

— Может, все-таки в комнатах ляжете? А то неудобно как-то!

— Не беспокойся, я в детстве частенько ночевал на сеновале, когда у деда на конезаводе гостил.

— Ну и лады! — улыбнулся Егор. — Под тулупом даже захотите замерзнуть — не замерзнете!

— Только там собачонка, Жулька с кутятами себе угол присмотрела, — подала голос Арина, — если что — гоните ее от себя, не жалейте! А то живо кутят вам под бок перетащит!

— Да уж как-нибудь отобьюсь! — улыбнулся ей в ответ Алексей и направился на сеновал.

Оглянувшись, он увидел спины Егора и Арины. Они шли через огород к баньке. И он опять улыбнулся им вслед.

Но в груди вдруг всколыхнулась подзабытая в суете последних дней болячка. Перед глазами всплыло лицо Маши. Такой он видел ее в последний раз в доме Михаила. Сколько в ее глазах было неприкрытого осуждения и даже презрения…

Алексей вздохнул и, натянув на себя тулуп, погрузился головой в роскошную пуховую подушку.

Тревожные мысли его не отпускали.

Все ли он делает как нужно? Верный ли путь выбрал?

Не ошибается ли? И не случилось ли так, что он уже провалил свое первое задание, пропустив что-то существенное и жизненно необходимое для расследования? Он вздохнул. Да и прав ли он был, когда толкнул себя на подобные испытания, отказавшись от размеренной и спокойной жизни?

Но никто ему не отвечал и тем более не собирался растолковывать, как ему поступать дальше. Жизнь уже не раз доказала, что предпочтительнее и важнее до всего доходить своим умом. И только в одном он был уверен окончательно и бесповоротно: что никогда не расстанется с этими краями, с этой суровой, но вместе с тем светлой землей, той, что подарила ему встречу и дружбу со столь чистыми и ясными душой людьми…

Алексей, уже засыпая, вспомнил вдруг отца Протасия.

Что же было в старце такое особенное, что насторожило его и даже встревожило? В его ли поведении, в походке или в разговоре? Но мысли путались, сбивались — затуманенный усталостью мозг отказывался помогать, а через мгновение и вовсе увлек его в мир сновидений.

— Вставай, вставай, Алексей Дмитрии, — весело прогудел над его ухом голос Егора. — Что-то разоспались мы сегодня. Кто на перине, а кто и на мякине!

Алексей поднял голову с подушки. Урядник возвышался над ним уже при полном параде: в мундире и с шашкой на боку.

Солнечные лучи пробивались сквозь щели в стенах. Во дворе шумно квохтали куры, мычала корова, скрипел колодезный ворот и брякала цепь, поднимая воду из сруба.

— Что, поздно уже? — справился Алексей, откидывая тулуп.

— Да нет, в самый раз! Степанида блины завела, к столу зовет…

Блины подали на стол со сметаной и с осетровой икрой.

Пышные и горячие, они сами просились в рот, и Алексей не отказал себе в удовольствии полакомиться ими на славу.

Егор не отставал от него. Ел да нахваливал, щурился довольно, но чувствовалось, что он нервничает, и болезненная гримаса кривила его лицо всякий раз, когда он встречался глазами с Ариной. Женщина сидела с заплаканным лицом, так ни к чему не притронувшись за столом. Степанида что-то ласково приговаривала, пододвигая ей то чашку с блинами, то блюдо с домашним варенцом. Но она поднимала на нее глаза и безучастно качала головой.

Наконец Егор не выдержал. Хлопнул ладонью по столу и прикрикнул на Арину:

— А ну прекрати реветь! Что ты, навеки со мной прощаешься? Я ведь обещал, расправлюсь с делами — непременно загляну!