— Он не для индусов, а для индийцев, — робко возразил Дас.

— В Индии нет ни одного человека, которого можно было бы назвать индийцем.

— Раньше не было, но, после того как вы напишете стихотворение, такие люди, может быть, и появятся. Вы — наш герой, вас поддерживают все, независимо от веры.

— Я знаю, но долго ли это продлится?

— Боюсь, что нет, — ответил Дас, всегда отличавшийся ясным умом. — И именно по этой причине я смиренно прошу вас не злоупотреблять персидскими выражениями и реже употреблять слово бюль-бюль.[31]

— Секунду, — сказал Азиз, покусывая карандаш. Потом он написал рецепт. — Прошу… Разве рецепт не лучше стихотворения?

— Счастлив человек, умеющий писать и то и другое.

— Вы сегодня очень щедры на комплименты.

— Я понимаю, что вы злы на меня за то, что я выступал судьей по вашему делу, — сказал Дас, порывисто протянув руки к Азизу. — Вы, конечно, очень добры и дружелюбны, но за хорошими манерами я все равно чувствую иронию.

— Нет, нет, что за вздор! — горячо возразил Азиз. Они пожали друг другу руки и обозначили объятие в знак мира и согласия. Между людьми, живущими друг от друга далеко, всегда возможен роман, но разные ветви индийцев слишком хорошо знают друг друга, чтобы переступить разделяющие их непостижимые границы. Сближение их было прозаичным.

— Отлично, — сказал Азиз, хлопнув судью по плотному плечу и подумав: «Надеюсь, они не станут упрекать меня за коровий навоз». Дас подумал: «Многие мусульмане склонны к насилию». Они задумчиво улыбались, стараясь прочитать сокровенные мысли друг друга, и Дас, обладавший более развитым красноречием, сказал:

— Простите мне мои ошибки и заблуждения, поймите границы моих возможностей. Жизнь не так проста, как иногда кажется на первый взгляд.

— О да. Кстати, насчет стихов — откуда вы узнали, что я иногда пишу пару-другую строчек? — спросил он, в душе польщенный и даже тронутый. Литература всегда была для него утешением, которого не могли коснуться безобразия реальной жизни.

— Об этом часто говорил профессор Годболи до своего отъезда в Мау.

— Откуда он узнал?

— Он тоже был поэт. Вы не знали этого?

Обрадованный предложением, Азиз в тот же вечер принялся за работу. От самого ощущения ручки между пальцами перед глазами его тотчас возник образ бюль-бюля. Стихотворение в который раз получилось плачем по упадку ислама и о скоротечности любви; стихи были проникнуты печалью и сладостью, чувствами, не подкрепленными его личными переживаниями, и едва ли могли представлять интерес для этих взыскательных индусов. Чувствуя неудовлетворенность, Азиз бросился в другую крайность и написал сатиру, слишком злую для того, чтобы можно было ее напечатать. В стихах он мог выражать либо элегическую грусть, либо яд, несмотря на то что большую часть жизни ему не приходилось ни испытывать элегическую грусть, ни исходить желчным ядом. Он любил поэзию — наука была для него лишь побочным приобретением, которое он откладывал в сторону, когда на него никто не смотрел, как откладывал он в сторону европейскую одежду, когда оказывался дома. В этот вечер он страстно желал сочинить песню, новую песню, приятную для слуха множества людей, песню, которую пели бы крестьяне в полях. На каком языке ее писать? Что должна она возвещать? Он поклялся себе познакомиться с другими индийцами, которые не были мусульманами, и не оглядываться больше назад, в прошлое. Это единственный верный курс. Какой смысл в этой стране, в наше время прославлять деяния Кордовы или Самарканда? Эти халифаты исчезли, их больше нет, и пока мы оплакиваем их судьбу, англичане занимают Дели и выгоняют нас из Восточной Африки. Сам же ислам, хотя и верен, слишком однобоко освещает путь к свободе. Песнь будущего должна быть выше веры.

Стихотворение для господина Бхаттачарья, в конце концов, так и не было написано, но зато сама попытка сильно повлияла на Азиза. Она привела его к смутному, но величественному образу родины-матери. Он не испытывал прежде естественной любви к месту своего рождения, но Марабарские холмы привели его к ней. Прикрыв глаза, он попытался полюбить Индию. Она должна стать такой же, как Япония. До тех пор пока народ Индии не станет нацией, его не будет уважать никто. Азиз стал жестким и менее общительным. Англичане, которых он высмеивал и игнорировал, преследовали его даже в снах.

— Моей самой главной ошибкой было то, что я не принимал наших правителей всерьез, — сказал он на следующий день Хамидулле.

— Это было бы самым мудрым к ним отношением, но, к сожалению, оно не может быть долговечным, — ответил на это Хамидулла. — Рано или поздно такое несчастье, как с тобой, случается почти с каждым, и оно высвечивает то, что втайне они о нас думают. Если бы бог спустился с небес в их Клуб и сказал им, что ты невиновен, они бы не поверили и Ему. Теперь ты понимаешь, почему Махмуд Али и я тратим столько времени на интриги и связи с таким типами, как Рам Чанд.

— Я не выношу комитетов, я уеду.

— Куда? Тертоны и Бертоны везде одинаковы.

— Но их нет в Индийских княжествах.

— Мне кажется, что политики должны обладать более утонченными манерами, чем тамошняя власть. Отъезд туда ничего тебе не даст.

— Но я хочу покинуть Британскую Индию. Я соглашусь на низкооплачиваемую работу. Если бы я жил во времена Бабура, я бы воевал за него и слагал бы песни в его честь. Но те времена прошли, и нет даже смысла повторять, что они ушли. Это ослабляет нас. Нам нужен царь, Хамидулла, он бы сделал нашу жизнь легче. Как бы то ни было, нам надо научиться понимать этих странных индусов. Я решил найти место врача в одном из их княжеств.

— Ты заходишь, пожалуй, слишком далеко.

— Во всяком случае, не настолько далеко, чтобы путаться с Рамом Чандом.

— Но деньги, деньги! Эти грубые и необразованные раджи никогда не станут платить тебе достойную зарплату.

— Я и так никогда не стану богачом, это не заложено в моем характере.

— Если бы у тебя хватило ума заставить раскошелиться мисс Квестед…

— Я предпочел этого не делать. Обсуждать прошлое бесполезно и бессмысленно, — с неожиданной резкостью парировал он. — Я позволил ей сохранить деньги, на которые она сможет купить себе мужа в Англии, а для этого ей потребуется много денег. Вопрос закрыт, и не надо больше упоминать о нем.

— Очень хорошо, но в этом случае ты навсегда останешься бедняком. Тебе сейчас не надо ездить в отпуск в Кашмир. Ты должен всерьез заняться профессией, достичь высокого положения, а не забиваться в джунгли, чтобы пописывать там стишки. Учи своих детей, читай научную периодику, заставь европейских врачей уважать тебя. Прими последствия твоих действий как мужчина.

Азиз медленно подмигнул ему и сказал:

— Мы не в суде. Есть много способов быть мужчиной; мой — это умение выразить то, что у меня на сердце.