– Готовьтесь, мой эфенди, в дорогу. – Немец откуда-то достал новые очки и, водрузив их на нос, оглядел Каракурта невидящим взором. – Снова в Мерв пойдете, к братьям Какаджановым. Одна идея созрела… Для нас с вами и еще кое для кого выгодная, – и неожиданно спросил: – Кейли вас, случаем, не знает?

– Нет, мой господин, – соврал Каракурт. – Но я его видел раза два, запомнил. Такой другой морды на всем свете не сыщешь… Однажды стоял у него за спиной, на часах в юрте Джунаид-хана. Тогда он надрался как свинья.

И Мадер, довольно осклабившись, в общих чертах поведал Каракурту свою новую авантюру – план игры с английской разведкой.

– Если и знает, беда невелика, – спокойно заключил Мадер. – Может быть, даже и лучше. Больше доверия будет. Напомните ему о себе. Пусть знает вас как слугу Джунаид-хана, как его верного человека. Так надо…

О трагической гибели Аннамета и Байрамгуль стало известно тут же. Назаров немедленно проинформировал руководство ГПУ, организовал поиски убийцы, но безрезультатно. На экстренно созванном заседании коллегии управления дело приняло не совсем приятный оборот для начальника отдела по борьбе с басмачеством. На него наложили строгое административное взыскание за то, что не позаботился обеспечить охрану, не сумел оградить супругов от рук убийцы.

Чары Назаров искренне переживал трагедию и винил себя за проявленную беспечность, отдавая себе ясный отчет, что гибель Аннамета и Байрамгуль – серьезный просчет, ошибка в работе туркменских чекистов, и прежде всего его самого.

Чрезвычайное происшествие в Конгуре встревожило всех сотрудников аппарата республиканского ГПУ. Только один Стерлигов ухмылялся: «Это вам не клинком махать… Не тянет Назаров отдел».

Его острый хищный кадык, обтянутый сухой и желтой, как пергамент, кожей, перекатывался шаром. Дышал он шумно и учащенно, будто после бега, и Стерлигов сам не мог понять, отчего вдруг поперхнулся собственной слюной и закашлялся с надрывом, долго и мучительно, словно кто-то сдавил ему горло цепкой сильной рукой.

На 1 января 1930 г. в Узбекистане, Туркменистане и Киргизии имелось всего 11 банд… Басмачеством были в основном поражены Ферганская долина и Ташаузский округ…

В период февраля – июня активизация басмачества сопровождается появлением 14 новых банд, производящих ограбления государственных и кооперативных магазинов, колхозов и террористические акты против совпартработников и кишлачного актива. Во главе становятся бывшие курбаши, активизировавшиеся в связи с общим обострением классовой борьбы…

Близость к закордонным басмаческим центрам (Ибрагим-бек, Фузаил Максум, Утан-бек, Хурман-бек и т. д.) и широкие связи, которые сохранили эти закордонные басмаческие главари с контрреволюционным байством нашей территории, объясняют широкое развитие басмаческо-повстанческого движения, особенно в пограничных с Афганистаном и Персией районах.

Эта группа закордонных главарей составляет группировку бухарского эмира и поддерживает интенсивную связь с англичанами, имея в Лондоне своего постоянного представителя «генерала» Шукимваева. Последние годы значительно активизировалась и другая группа туркестанской эмиграции, бывшие «деятели» Кокандской автономии (Мустафа Чокаев) и ряд других представителей националистической интеллигенции…

Из доклада полномочного

представительства ОГПУ в Средней Азии

Серый вечер… Свинцовое небо набухло осенней влагой – вот-вот сорвутся первые капли. Упругие столбы-смерчи, свиваясь в гигантскую чалму, вставали перед грудью коня, сбивали с хода, но нетерпеливый седок безжалостно хлестал плетью – на вздрагивающем крупе оставались кровавые следы.

Одинокий всадник мчался по бездорожью, к темной, будто пропитанной дождем полоске горизонта, за которым должен быть родной аул, где жили мать, брат Хемра, его жена Бибихал, детишки. Шестые сутки скакал Амир-бала по пустыне, загнал двух породистых скакунов, и если не выдержит под ним третий, последний конь, он никогда не доберется до людей, не узнает, как погиб Хемра, не сумеет отомстить за него.

«Не может быть, не может быть… – шептал он почерневшими, растрескавшимися губами. – Кому он мешал? Кому?..» Перед ним всплывало доброе лицо брата, решившегося прийти в басмаческий стан, чтобы вернуть Амир-балу домой. «Кривой дорогой идешь, Амир-бала. Мы с тобой – бедняки. Советская власть – для таких, как мы… Рано или поздно поймешь. Хорошо бы не слишком поздно».

Когда это было – год, два назад?.. Из-за него, Амир-балы, Хемра хватил лиха, оставил семью, слонялся по Каракумам, рискуя жизнью. Потом подался в Ербент, угодил в плен. Хорошо, большевики пощадили их… А он, Амир-бала, – нет, чтобы вернуться вместе с Хемрой, так снова в пески кинулся. Зачем? Чтобы с Эшши-ханом за отца сквитаться. Да не вышло. Пока выбирал удобный момент, пришла страшная весть: Хемру убили – забыл о мести, об Эшши-хане… Тут еще гонец прискакал из Афганистана – Джунаид-хан тяжко болен. Эшши-хан тут же уехал к больному отцу, а Амир-бала бросился в родной аул.

Спокойно и честно жил Хемра – пахал, сеял. Никого ни словом, ни делом не обидел. Кому его жизнь понадобилась? Что стало с тремя малыми ребятишками? Что стало с женой, с матерью?

К вечеру на спотыкающемся коне Амир-бала добрался до своего аула. Где же люди? Дворы встретили его пугающей, непривычной тишиной. Амир-бала остановил коня у знакомой кибитки, едва сполз с седла, измученный дальней дорогой, и, забросив поводья за выпиравший из плетеного забора столб, шагнул в разгромленный двор. Никого. Распахнута настежь дверь кибитки, внутри – разбитый пустой сундук, тот самый, что сделал отец и подарил Хемре перед свадьбой, рядом – старый медный кумган, все порванное и в крови платье Бибихал. Все замелькало перед глазами Амир-балы. Неужели больше никогда не будет у него брата? Неужели никогда не встретит его глубокий укоризненный взгляд?

«Но я же не убиваю беззащитных – честно дерусь в бою!» – звучит собственный голос.

«Среди волков овцы не живут. Не прав ты, Амир-балa. Не прав, хоть ты и мой старший брат, которому я, по обычаям нашим, не вправе перечить», – укоризненно качал головой Хемра.

Как давно это было… Тогда он служил под началом Эшши-хана под Ербентом. Сколько воды с тех пор утекло в Амударье!

Амир-бала не заметил, как из груди его вырвался отчаянный вопль – не в силах вынести одиночества и обступивших его воспоминаний, выбежал он из кибитки на улицу. Конь понуро стоял у забора, вокруг не было ни души.

В соседней кибитке, привалившись к подушке, лежал старик. Он узнал Амир-балу – кому не знать известного всей округе басмача! – но не испугался его, хотя сын далеко, на другом конце аула. Хриплый старческий голос был полон ненависти:

– Уходи отсюда!

– Где моя мать?

– Она жива. В соседнем ауле. Если бы не кизыл аскеры, лежать ей в сырой земле.

– Где Хемра, Бибихал? Дети их где?