— Нет, дело не в моей сознательности и бескорыстии. Мне самой нужна была помощь. Просто свекра беспокоило, что в конце концов ему придется продать дом, и он написал об этом сыну, надеясь на его помощь, а Бернард сообщил мне. Мы еле сводили концы с концами, и мой муж подумал, что Сам Бог подсказывает нам выход из трудного положения — переехать к его родителям, которые позаботятся о Джордже и Эйлиноре, и я смогу устроиться на работу и помочь им, пока папа Рейнхардт не найдет подходящего места. В те годы было много возможностей устроиться на работу, только не для немцев. Поэтому я пришла к папе Рейнхардту и переговорила с ним обо всем. Он настоял, чтобы я перебралась к ним. Работу я нашла в ту же неделю, как приехала в этот дом.

Корбан скептически посмотрел на Лиоту:

— А господину Рейнхардту гордость не мешала смотреть, как вы работаете?

— Свекор знал, что до своего замужества я работала большую часть жизни, как, впрочем, и большинство людей в ту пору. Своей супруге он не открыл истинной причины моего приезда, я тоже не сказала ей правду. Зачем было усложнять наши и без того натянутые отношения упреками в том, что я единственный кормилец в их семье и что она ест заработанный мной хлеб. Мама Рейнхардт с самого начала была против решения ее сына жениться на мне. Я всегда пыталась сохранять мир и не конфликтовать. Поэтому свекровь не знала об истинном положении дел. И так продолжалось до тех пор, пока Бернард не вернулся с войны. Но к тому времени было уже слишком поздно.

— Слишком поздно для кого? — не скрывая своего осуждения, спросил Корбан.

Его вопрос повис в воздухе.

— Для моих детей. Много лет я размышляла об этом и поняла, что причина наших с ними сегодняшних проблем кроется в прошлом.

Энни почувствовала, как больно бабушке произносить такие слова, и взяла ее руку в свои ладони.

Лиота с грустью взглянула на свою внучку:

— Да, это действительно было несправедливо. Но моя свекровь смотрела на все со своей колокольни. Она не знала, что в течение всех военных лет я передавала заработанные мной деньги ее супругу. Она считала меня плохой матерью, которая нашла повод оставить на нее детей и не заниматься ими. Она думала лишь о том, как беззаботно и весело я провожу время, пока Бернард на войне. Папа Рейнхардт никогда не рассказывал ей о другой стороне моей жизни. Полагаю из-за своей гордости, из-за того, что он был уязвлен. Правда, я еще не до конца понимала, что это настоящая трагедия для моих детей. Бабушка Рейнхардт по-своему любила Джорджа и Эйлинору, но это не мешало ей говорить обо мне детям нелестные вещи. Они были маленькими и верили всему. Такая несправедливость обижала и сердила меня.

Лиота глубоко вздохнула:

— Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю: со стороны, все, что я делала, действительно выглядело так, словно бы я не заботилась о своих детях. Я работала по пять, иногда по шесть дней в неделю. А по воскресеньям ходила в церковь. Родители мужа были другого вероисповедания, поэтому всякий раз, когда я уходила, мама Рейнхардт вставала в дверях спальни и говорила мне, что я делаю все против воли ее сына.

— Это было правдой?

— Конечно, нет, но она так считала, и это осложняло мои отношения с детьми. Эйлинора и Джордж проводили слишком много времени с мамой Рейнхардт и полностью доверяли ей. Все осложнялось тем, что я помалкивала и не подавала виду, что была на нее обижена. Слава Богу, у меня была замечательная подруга. Китти. Она была славная. Мы с ней работали вместе. Ее муж, также как и мой, был на военной службе. Мы с ней иногда предлагали свою добровольную помощь службе организации досуга войск. Нас направляли разносить солдатам кофе с крекерами и танцевать с ними.

Лиота покачала головой:

— Никогда не забуду, как однажды вечером мама Рейнхард дождалась моего возвращения домой и начала обвинять меня. Я не понимала смысла ее слов, сказанных на немецком, однако выражение ее лица и интонация говорили весьма красноречиво. — Лиота как-то странно улыбнулась. — Это было последней каплей, переполнившей чашу моего терпения. Я не выдержала и назвала ее старухой. В ответ она пообещала, что расскажет все своему сыну, когда тот вернется домой, после чего меня выгонят из ее дома. Папа Рейнхардт, поднятый шумом с кровати, встал между нами. Я думала, что он объяснит ей ситуацию. Я надеялась и молила Бога, чтобы это произошло:

— А он, конечно, не стал говорить правду, — мрачно предположил Корбан.

— Не всю, и я не нашла в себе смелости, чтобы сказать.

— Но почему? Ведь она заслуживала этого.

Лиота медленно покачала головой:

— Унижая человека, Корбан, ты делаешь его своим врагом, а не другом.

Корбан пожал плечами:

— Она и так была вашим врагом.

— Она, но не папа. Он был на моей стороне. И отчасти это служило причиной маминой враждебности. Папа объяснил мне, что расскажет всю правду не сейчас, а когда-нибудь потом. Я решила, что будет лучше, если это останется на его совести, и ждала.

— Так он рассказал? — У Энни разрывалось сердце от жалости к бабушке, которой пришлось все это пережить.

— В конце концов рассказал. — Лиота отодвинула от себя тарелку, и Энни увидела, как дрожали ее руки. — Это было нелегко. Вот вы судите обо всем с моих слов и понимаете, что мне нанесли обиду, но все не так просто. Вы должны понять маму Рейнхардт и не держать на нее зла. — Она коснулась руки Энни. — Это наша семья, и, что ни говори, в тебе течет ее кровь. Поставь себя на место мамы Рейнхардт. Я очень отличалась от всех, кого она знала. Я была очень независимой. Очень современной. Яркой американкой. — Она грустно улыбнулась. — Именно поэтому она возражала, чтобы твой дедушка женился на мне. Она считала, что Бернард будет намного счастливее, женившись на своей соотечественнице.

Лиота положила ножик и вилку на тарелку.

— Я думаю, что мой переезд в ее дом она восприняла как попытку все прибрать к своим рукам, поэтому с первого дня начала борьбу со мной. Она не хотела, чтобы я готовила, стирала или делала какую-нибудь другую домашнюю работу. Уходя на работу, я догадывалась, о чем могла думать свекровь, когда вспоминала обо мне. Ее речь я понимала не больше, чем она мою. У мамы Рейнхардт было неважно с английским. Фактически между собой они с папой общались на немецком языке, поэтому я как можно реже заговаривала с ней. Однако очень трудно избегать общения в маленьком доме, поэтому я уходила работать в сад. Думала, что дам им возможность побыть вдвоем, и надеялась, что смогу уединиться в саду с моими детьми.

— Но эти надежды оказались напрасными. — Энни знала, до какой степени ее мать ненавидела копаться в земле. И только теперь ей открылась причина этой ненависти: мать воспринимала сад как место, где нужно трудиться, и не понимала, что бабушка Лиота приглашала ее в сад, чтобы передать ей свою любовь.

— Да, я напрасно надеялась. Не всегда получается так, как мы задумали.

— А что случилось, когда ваш муж вернулся с войны? — поинтересовался Корбан. — Он расставил все на свои места?