прошлой неделе с Томска привезли пароходом, — терпеливо объяснял комендант, — всю зиму ничего не было, у нас же одна дорога — рекой всё везём! Вот лёд сошёл, щас груза и пойдут.

— А как же всю зиму без инструмента прожили?

— А-а, плохо прожили, две лопаты, да один топор на весь посёлок. Измучились. У нас тоже народу много перемёрло. Зима холодная стояла, мороз калёный, жгучий, землянку много не натопишь. Да чо там говорить?

Фрол понимающе кивал в ответ, на всех топоров не напасёшься. Попробуй всю страну обустроить одним махом, трудно это, но партия и правительство справляются с трудной задачей. Панин махнул рукой в такт мыслям и пошёл искать Галину, вчера её определили в фельдшерский пункт. Там тоже было холодно и сыро, вместо нар навалены сырые еловые ветки, сверху брошены тонкие байковые одеяла.

— Галина Георгиевна, как вы тут? — спросил Панин, подойдя к Горбуновой, она сидела, прислонившись к стене.

— Спасибо, — прошелестела Галина, прижимая к себе худенькую Розу.

— А где Ильдар-абый и Рахима-апа?

— Они в землянке, их пустили переночевать, а сегодня послали на делянку пни корчевать.

— Кто послал?

— Комендант посёлка, сказал, что у него план горит. За невыполнение его расстреляют.

— Ну, я ему покажу! — разозлился Панин, но Галина повела ладонью, мол, бесполезно. — Напрасно вы нас с острова вывезли. Там у нас был шалаш, тепло, мы корой питались. А здесь холодно, на берегу дует, Розу, вот, продуло, она кашляет.

И сама Галина говорила со свистом, у неё что-то клокотало в груди, ворочалось, пенилось. На губах выступила серая слюна.

— Да успокойтесь вы! Всё нормально будет! Отправлю вас с Розой в Александрово катером. Щас съезжу на остров, посчитаю людей, расселю всех и вернусь за вами. А стариков сниму с раскорчёвки. Прям щас и сниму!

Галина молчала, продолжая шевелить пальцами. Фрол понял, что она хочет что-то сказать, но сил у неё нет, в груди хрипит и клокочет. Роза закашлялась, и Галина очнулась, заволновалась, но всё делала медленно, словно уже умерла, но еще не поняла этого. Фрол поправил фуражку и выскочил из лазарета, мысленно ругаясь и матерясь. Сначала он нашёл коменданта, тот что-то писал в маленькой каморке на складе. Фрол сцепился с ним, они долго ругались, выясняя, кто кого пристрелит первым, хватались за пистолеты, затем комендант махнул рукой и отправил нарочного за стариками в лес.

— Твоя взяла, уполномоченный! Стариков верну. Пусть в посёлке без дела околачиваются. А ты ходишь, во всё вмешиваешься, думаешь, легко вот тут сидеть? Здесь тяжело, но тебе этого не понять! Это место расстрельное. Сам бы взял да посидел на спецпоселении. Люди работать не хотят, многие не могут, болеют, умирают сотнями, я тут второй год за голову хватаюсь, не знаю, как перевестись отсюда, а ты мне палки в колёса суёшь!

— А ты не мог два года топоры выписать! Люди на морозе голыми руками лес корчуют, а тебе и дела нет, — огрызнулся Панин, понимая, что ударил по больному месту.

— Да я два года бомблю телеграммами район и Колпашево! А они мне пишут в ответ, мол, ты план сдай по раскорчёвке, а потом уже топоры требуй. Так и живу здесь, сам завшивел, одичал, дома уже три месяца не был. Баню, вот, построили, а каменка не греет. Людям не помыться, не дезинфицироваться. Фельдшера меняются, не выдерживают. А ты говоришь…

Комендант махнул рукой и сел на чурбак у двери, опустив голову. Фрол помешкал, но всё-таки высказал, что хотел: «А ты сам попробуй без топора пень выкорчевать, а?» Сказал и вышел наружу, чувствуя, что ещё слово — и он не сдержится, схватится за пистолет. На катере его ждали. Николай, увидев Фрола, бросился в рубку. Вскоре они были на острове. Панин вышел на берег и увидел прежнюю картину. Те же лица, те же истощённые люди, да два охранника поодаль на катере. Ничего не изменилось, если не считать, что больных и увечных переселенцев Фрол вывез в посёлок № 1.

— А где новый комендант? — спросил Фрол, подзывая охранника.

— Фролов-то? Был да сплыл, — тот ухмыльнулся в бороду. — Уехадьши оне. Забрал с собой милицию, вохровцев и умотали на катере. И баржи оттащили.

— А этих, как их, Мизгиря с бандой забрали?

— Не нашли Мизгиря, спрятался где-то, сидит, на люди не показывается, боится!

Панин ошалело смотрел на охранника, словно пытался понять, где он находится. В голове шумело, мысли сбивались, внутри закипало бешенство. Ещё вчера была во всём ясность, он верил в справедливость, но в один миг всё исчезло, и снова наступила кромешная темень. Голодные люди бродят на острове, брошенные властями на погибель, и ничего нельзя с этим поделать. Фрол вернулся на катер и долго сидел за столом, обхватив голову руками. Если вернуться в Александрово и припереть к стенке секретаря райкома, тот скажет, мол, нет в спецпосёлках места для новых переселенцев. Ещё скажет, что надо ждать, когда выкопают новые землянки, сделают перерасчёт довольствия, привезут из центра топоры и лопаты. Всё равно на всех инструмента не хватает. Трудно спорить с секретарём райкома партии. Тот всегда прав, даже если и не прав. Пока построят бараки, землянки и лазареты, на острове все вымрут от голода и истощения. Те мешки, что притащили на баржах по приказу товарища Перепелицына, горой свалены на берегу и валяются у воды. Выдачей продовольствия на острове никто не занимается. Люди предоставлены самим себе, а они не в состоянии что-либо строить или готовить пищу. Для того чтобы они что-то делали, их нужно вылечить.

Фрол сжимал кулаки, понимая, что не может ничего изменить, и люди будут умирать, а он будет наблюдать со стороны. Что-то нужно делать, но что? Должен быть кто-то, кто даст команду, приказ, поручение, чтобы людей спасли. Фрол мысленно пробежался по должностной вертикали. Тайга-медведь. Медведь-хозяин. Нет в Стране Советов такой должности и нет такого человека, чтобы он смог исправить положение на острове. Товарищ Перепелицын, товарищ Белокобыльский, Долгих, Горшков, Эйхе, но все они знают о положении на острове. Эйхе первым написал в центр, что