– Что – все равно?

Вилли поколебался, затем тихо сказал:

– Пап, ведь саутгемптонское судно проиграет?

– Это ты так считаешь, сынок. – Алан заулыбался, но тут его посетила мысль. – Вилли? – Он внимательно посмотрел на сына. – Ты думаешь, я собираюсь победить?

– Конечно, пап.

– Поэтому он и хочет плыть с нами? Потому что ты сказал ему, что мы выиграем?

– Не знаю, пап. – Вид у Вилли был смущенный. – Может быть.

– Ты что-нибудь говорил ему о наших делах?

– Нет, пап, то есть ничего толком. – (Последовала пауза.) – Я, может, что-то и сболтнул. – Он потупился, затем в надежде снова поднял взгляд на отца. – Он никому не скажет, пап. Я клянусь!

Алан Сигалл не ответил. Он размышлял.

О промысле Алана Сигалла в Лимингтоне знали очень немногие. Начать с команды. Еще пара купцов – по той очевидной причине, что давали ему шерсть для перевозки. Но Тоттона среди них не было и быть не могло. И правило этого промысла было элементарно: не говорить о нем с людьми вроде Тоттона. Ведь рано или поздно, если Тоттон и ему подобные прознают, все выплывет наружу, суда перехватят, замешанных оштрафуют, дело прикроют, а самое главное, хотя и неосязаемое, – ограничат свободу.

Знал ли Тоттон? Возможно, еще нет. Сигалл подумал, что ему крайне важно потолковать с глазу на глаз с Джонатаном. Он предположил, что поймет, рассказал мальчик отцу или нет. Если да, то ничего не поделать. Если нет… Сигалл погрузился в раздумья. Коль скоро мальчик окажется в море, то иные в ситуации Алана спокойно отправили бы его за борт. Моряк мысленно пожал плечами. Тоттон все равно его не отпустит.

– Больше не говори ничего. Просто держи рот на замке, – велел он сыну и махнул ему, чтобы ушел. Нужно было подумать еще.

Джонатан нашел отца спящим в высоком кресле в холле, под галереей.

Галереи, тянувшиеся от фасада до задней части больших лимингтонских домов, были весьма внушительны, но красотой не отличались. Центральный холл высотой в два этажа был весьма узким, и создавалось впечатление, что галерея выходит на довольно тесное пространство. После смерти жены, вместо того чтобы удаляться в конце рабочего дня в уютную гостиную в задней части дома, которая выходила в сад и где любила проводить время супруга, Тоттон предпочитал сидеть в кресле посреди неуютного холла. Он оставался там до обеда, который педантично разделял с сыном. Иногда он просто молча смотрел перед собой, иногда дремал. Вздремнул и сейчас, когда подошел Джонатан.

Тот, немного постояв перед ним, тронул его за руку и тихо позвал:

– Отец?

Тоттон, заметно вздрогнув, проснулся и уставился на мальчика. Сон не был глубок, но ему понадобилась секунда, чтобы сосредоточиться. На лице Джонатана читалось то сомнение, что возникает у ребенка, который надеется на разрешение сделать что-то и ожидает отказа.

– Да, Джонатан.

– Можно кое о чем попросить?

Тоттон приготовился. Теперь он очнулся полностью. Он сел прямо и попытался улыбнуться. Возможно, если просьба будет не слишком глупой, он удивит мальчика и согласится. Хотелось сделать ему приятное.

– Можно.

– Значит, так. Дело вот в чем… – Джонатан набрал в грудь воздуха. – Ты же знаешь о гонке твоего корабля из Саутгемптона и судна Сигалла?

– Да уж знаю.

– Вот. Я и сам не думаю, что он согласится, но загадал: если Алан Сигалл скажет, что можно, то ничего, если я отправлюсь с ним?

– На судне Сигалла? – Тоттон посмотрел на сына, ему понадобилось несколько секунд, чтобы осмыслить услышанное. – Во время гонки?

– Да. Это же только до острова Уайт, – торопливо добавил Джонатан. – Ведь в море-то мы не выйдем?

Тоттон не ответил. Не смог. Он отвернулся от Джонатана и уставился на двери в гостиную, где обычно сидела жена.

– Разве ты не знаешь, – спросил он в конце концов, – что я ставлю против судна Сигалла? Ты хочешь отправиться с моими противниками? С человеком, от которого я просил тебя держаться подальше?

Джонатан молчал. Ему хотелось лишь быть с Вилли, но он сомневался, говорить ли об этом.

– Что, по-твоему, скажут люди? – негромко спросил Тоттон.

– Не знаю, – уныло ответил Джонатан.

Он не подумал о мнении окружающих. Он не знал.

Генри Тоттон продолжал смотреть в сторону, испытывая унижение и ярость. Он с трудом нашел силы взглянуть на своего единственного сына.

– Мне жаль, Джонатан, – сказал он мягко, – что в тебе нет преданности ни мне, ни своей семье.

«Которая, помоги мне Бог, все равно сократилась до меня одного», – подумал он.

И Джонатан вдруг понял, что обидел отца. И ему стало жалко его. Но он не знал, как поступить.

Тогда Генри Тоттон, раздавленный своей никчемностью и потерей всякой надежды добиться сыновней любви, пожал в отчаянии плечами и закричал:

– Поступай как хочешь, Джонатан! Отправляйся, с кем тебе угодно!

И в мальчике произошла внутренняя борьба между желанием и любовью. Он знал, что должен отказаться от своего намерения или, по крайней мере, выбрать другое судно. Это был единственный способ сообщить отцу о своей любви, хотя он сомневался, что даже в этом случае суровый купец ему поверит. Но ему хотелось отправиться с Вилли и беспечным моряком на их суденышке с его секретной скоростью. И поскольку ему было всего десять, желание перевесило.

– О, спасибо, отец! – сказал он, поцеловал Тоттона и побежал сообщить новость Вилли.

Вилли появился на следующее утро.

– Папаша говорит, что можно! – объявил он ликующе.

Генри Тоттона не было дома, и он не услышал эти добрые вести.

Прошел короткий апрельский дождь, но сейчас светило солнце. Новости были слишком волнующими, чтобы обсуждать их в помещении, и вскоре оба мальчика отправились на поиски развлечений. Сперва они хотели пройти пару миль на север и поиграть в лесу близ Болдра, но не прошли и мили, когда начался пологий спуск и их внимание переключилось на кое-что находившееся выше – прямо по курсу, на краю возвышения.

– Пошли на кольца, – предложил Джонатан.

Место, которое их привлекло, было занятной достопримечательностью лимингтонского пейзажа; оно представляло собой небольшое земляное ограждение, расположенное на пригорке с видом на соседнюю реку, и было известно как Баклендские кольца, хотя его низкие, поросшие травой стены больше напоминали прямоугольник. Датировавшееся кельтской, еще доримской эпохой, оно могло служить фортом для охраны реки, или загоном для скота, или тем и другим, однако притом что в Лимингтоне вполне могли проживать потомки его строителей, за тысячу лет изгладилась даже память об этом древнем поселении. Внутри щипали сладкую травку животные, на стенах играли дети.