Елизавета, получив все козыри в руки, не преминула воспользоваться ситуацией. Она мягко улыбнулась женщине.

– Так где же сейчас ваши дети? – спросила она.

– Бог знает, – прошамкала старушка. – Работают где-то. Денег им мало. Инночка дома строит, ну а Павлик какими-то железками ворочает. Давненько он у меня не был. Привез продукты и был таков! А мне одной много ли надо? Молоко да свежая булочка – вот я и сыта. Мне внимание нужно! А где его взять?

– А где же родители Павла и Инги? – задала вопрос Дубровская.

– Где ж? На том свете уже. Только вот я зажилась.

– Они что же, совсем не принимали участия в воспитании детей?

– Принимали, конечно. Хорошие были люди, но уж больно занятые. Вот и наняли меня, чтобы время для работы освободить. Деньги исправно давали. Детей иногда в театр водили. Да разве это воспитание? Так я с ними одна и возилась. Сказки рассказывала, кашей кормила…

– А Павел как в семье появился? – спросила Лиза и тотчас же пожалела о своем вопросе. Откуда у представительницы органов соцзащиты могли взяться столь подробные сведения из биографии ничем не примечательной пенсионерки?

Но бабушка, видимо, себе лишних вопросов не задавала, поэтому отвечала охотно:

– Так детей у них долго не было, а они были люди коммунистические, при важных постах. А какая же ячейка общества без детей? Непорядок! Вот и взяли они к себе мальчика, решили воспитать как родного. Не успели опомниться, как судьба им и родную девочку подарила. Есть бог на свете! Так и зажили они ладно да дружно. Все как у людей – мальчик да девочка. Королевская парочка! Детки были хорошие, послушные, забот я с ними не знала…

Далее последовала скучнейшая семейная история со всеми подобающими подробностями. Елизавета едва не начала зевать. Она укоряла себя за черствость, недоумевая, почему все любящие своих воспитанников люди столь утомительны. Они припоминают милые ужимки отпрысков, их забавные выражения, детские выходки, словно всех людей на свете должны интересовать такие пустяки.

– Летом наверняка на дачу ездили, в речке купались? – внесла лепту в воспоминания Дубровская. Сделала это, впрочем, без особого интереса, лишь бы поддержать разговор.

Но старушка уцепилась за вопрос, как чахнущий огонь хватается за сухую солому. Она даже приподнялась на подушках.

– Еще бы! Инночка-то славная плывунья была. Как рыбка, помнится, в воде себя чувствовала. Все медали на соревнованиях да грамоты собирала. Способная была, не то слово!

«Еще бы! – хмыкнула про себя Елизавета. – И актерские данные у госпожи Серебровой были на высоте. Разыграть собственное утопление, да еще так, чтобы убедить свидетелей – такое умение за деньги не купишь. Бледные щеки, полуобморочное состояние… Зачем только ей понадобился весь этот спектакль?»

– А личная жизнь у ваших воспитанников сложилась? – спросила Дубровская, логично продолжая тему разговора.

Старушка поджала губы.

– Личная жизнь? А ты вот сама хоть замужем?

– Замужем, – ответила Лиза с улыбкой.

– А дети есть?

– Нет пока. Все еще в будущем.

– В будущем! – возмущенно воскликнула старушка. – Все у вас в будущем… Так и живете, не думая. А потом оглянетесь – жизнь-то уже и прошла.

Настроение Глафиры резко изменилось, и Дубровская не могла понять, почему. Уголки рта старушки задергались, словно пережевывая ругательства, а сморщенные ручки впились в краешек одеяла. Елизавета уже подбирала предлог, чтобы, поблагодарив за внимание, быстрее откланяться. Фантазия ее иссякла, и стало ясно, что посещение бывшей няньки Серебровой оказалось бесполезной тратой драгоценного времени. Глафира не сказала ничего нового и интересного.

Но тут, как назло, появилась сиделка. Улыбаясь и причитая так, как обычно делают взрослые люди, обращаясь к малым детям, она подошла к старушке:

– Ну что? Кто у нас будет кашку? Сладенькую-сладенькую, с маслицем и молочком…

Выражение лица бабули стало вдруг воинственным.

– Не хочу я кашу! Убери эту шпионку, она из горкома!

– Как это не хочу кашку? – обиделась сиделка. – Ай-ай-ай! Кто тут у нас хмурит бровки?

Но Глафиру ее приторные любезности не растрогали. Выпростав из простыней указующий перст, она направила его в сторону гостьи:

– Говорят тебе, убери шпионку. Она пришла про Инночку и Павлика разведать. У, змея!

– Я, пожалуй, пойду, – заволновалась Дубровская. – Бабушка, по-видимому, меня с кем-то путает.

Возникла неловкая пауза, нарушенная громким, нетерпеливым голосом сиделки.

– Глафира Павловна, милая, вы же прекрасно знаете, что ваша гостья пришла не из горкома. По правде сказать, и горкомов-то уже никаких нет! – всплеснула она руками. – Девушка только хотела спросить о том, как вы живете. Что тут ужасного?

Бабуля устало откинулась на подушки. Ее губы дрожали. Пальцы дергали пододеяльник, словно пытались превратить его край в бахрому.

– Кто она? Зачем ей нужны Павлик и Инночка? Я ее не знаю! – твердила она как заведенная.

Сиделка утратила свою невозмутимость, ее круглое лицо порозовело. Она повернулась к Лизе, в голосе звучало смущение:

– Пожалуй, вам лучше уйти. С ней такое время от времени бывает. Бабушка заговаривается. Шутка ли, ей почти девяносто лет!

– Конечно, – согласилась Лиза, – я пойду.

Глафира, видя, что странная гостья собирается ретироваться, предприняла еще одну попытку наступления.

– Шпионка! – приподнялась она на подушках. – Хотела узнать, любовники они или нет? Спят ли они вместе, а?

Дубровская принялась искать сумочку, перчатки и телефон. Не хватало только, чтобы ей пришлось возвращаться в этот сумасшедший дом! Сиделка повернулась к разбушевавшейся пациентке:

– О чем вы толкуете, а? Как насчет моей кашки с маслом?

– Любовники, да? – продолжала вопить Глафира. – Ты это хотела услышать, да? Что они – любовники? Боже, что скажут мне хозяева! «Куда ты смотрела, Глафира? Как ты могла так распустить детей? Они ведь брат и сестра…» Боже, что скажут соседи!

Дубровская выскочила из гостиной. Сиделка помогла отворить дверь.

– Вы простите ее, она сама не ведает, что говорит.

– Пустяки, – криво улыбнулась Елизавета, – я все понимаю. Еще неизвестно, как будем чувствовать себя мы, когда нам стукнет девяносто. Все естественно.

– Вот именно, – согласилась женщина.

Дверь захлопнулась, но голос Глафиры все еще доносился до ушей Лизы, как надоедливая пластинка:

– Они – любовники! Да! Да!

«М-да… Значит, Вощинский и Сереброва были любовниками… – подумала Дубровская. – Но что нам это дает?»