В первое мгновенье он злобно взглянул на меня, оскалив зубы, и как будто хотел ответить отказом, но затем одумался и угрюмо указал рукой вверх.

– Ступай вперед и постучи в дверь! – сказал я, касаясь рукоятки моей шпаги.

Испуганный моей решимостью, он повел нас в ту самую комнату, где в первый раз застал нас Рамбулье. Остановившись перед дверью, он тихонько постучал. В ответ послышался резкий голос, приглашавший нас войти. Я отворил задвижку, вошел в комнату и запер дверь изнутри.

Мадемуазель, все еще одетая в свою амазонку, сидела на стуле перед очагом, в котором весело трещал недавно зажженный огонь. Она сидела спиной ко мне и не повернулась, когда я вошел, но продолжала с рассеянным видом играть завязками маски, лежавшей у нее на коленях. Фаншетта стояла позади, вытянувшись во весь рост и сложив руки с таким видом, что я сразу догадался, в чем дело: она не одобрила последней прихоти своей госпожи, в особенности же неосторожности, с которой она решилась вторично, в сопровождении столь незначительной охраны, как Симон, отправиться туда, где ей пришлось уже столько выстрадать. Я еще более утвердился в своем предположении, увидя, как прояснилось угрюмое лицо служанки при виде меня, хотя она встретила меня таким небрежным кивком головы, который можно было принять за все что угодно, только не за знак благосклонности. Она слегка тронула за плечо свою госпожу и сказала:

– Здесь господин де Марсак.

Мадемуазель повернула голову и, продолжая греть у очага протянутые ноги, оглядела меня утомленным взглядом.

– Добрый вечер! – промолвила она.

Это приветствие показалось мне таким кратким и пошлым после всего испытанного нами, не говоря уже о двусмысленном прощании нашем, что приготовленная речь замерла на моих губах: я только глядел на нее в замешательстве и смущенно молчал. Все лицо ее было бледно, за исключением губ. Глаза, окаймленные темными бровями, глядели строго и, вместе с тем, утомленно. И снова, при взгляде на нее, у меня не только словно отнялся язык, но и весь мой гнев внезапно пропал. Хотя я только что стремглав взбежал сюда с намерением разнести всех и вся, но едва очутившись перед лицом девушки, забыл и про свое новое платье и меч, и про звание, которое уже носил при дворе: меня внезапно охватило то сознание моего ничтожества, которое я каждый раз испытывал в присутствии ля Вир.

– Добрый вечер, мадемуазель, – вот и все, что я мог сказать ей.

Заметив, без сомнения, производимое на меня действие, она несколько минут не прерывала молчания, еще более усиливая мое замешательство. Наконец она сказала равнодушно:

– Фаншетта! Быть может, господин де Марсак хочет сесть? Подайте ему стул. Боюсь, что после его успехов при дворе наш прием покажется ему слишком холодным. Но, – прибавила она, окидывая меня исподлобья язвительным взглядом, – мы ведь люди простые, деревенщина.

Я сухо поблагодарил ее, сказав, что не сяду, так как не могу оставаться здесь долее.

– Боюсь, – продолжал я, стараясь придать своему голосу бесстрастный тон, – что Симон причинил вам напрасное беспокойство, приведя сюда, вместо того чтобы предупредить вас, что я приготовил вам помещение в моем доме.

– Симон тут ни при чем! – ответила она сухо. – Я предпочитаю эти комнаты. Здесь мне удобнее.

– Может быть, и удобнее, – возразил я почтительно. – Но, как вам известно, я обязан заботиться о вашей безопасности. Дома у меня есть надежный сторож, который может отвечать мне за вашу неприкосновенность.

– Вы можете прислать сюда вашего сторожа, – ответила она с царственно-величественным видом.

– Но, мадемуазель…

– Разве вам не довольно того, что я предпочитаю эти комнаты? – резко ответила она, бросив на колени свою маску и оглядывая меня взором, в котором читалась нескрываемая досада. – Или вы глухой, милостивый государь? Позвольте вам сказать, что я вовсе не настроена объясняться с вами. Я устала от езды. Мне больше нравятся эти комнаты, и этого достаточно.

Твердая решимость, с которой мадемуазель произнесла эти слова, могла равняться разве только просвечивавшей сквозь притворное равнодушие злобной радости от мысли, что рушатся все мои надежды. Тут мною уже овладела неудержимая жажда мщения. С другой стороны, ее ребяческое сопротивление подавило странную робость, которую я испытывал в ее присутствии, и напомнило мне о моих обязанностях.

– Мадемуазель! – воскликнул я, пристально глядя на нее. – Простите, если я буду говорить откровенно. Теперь не время играть в игрушки. Люди, от которых вам удалось раз убежать, в настоящее время пришли в отчаяние, и решимость их удвоилась. Они, наверно, уже знают о вашем прибытии. Поэтому прошу, убеждаю, наконец, умоляю вас: послушайтесь меня. Или на этот раз при всем моем желании у меня уже не будет ни средств, ни сил спасти вас.

Не обращая никакого внимания на мои слова, она с язвительной усмешкой взглянула мне прямо в лицо и сказала:

– А знаете, ведь у вас значительно улучшились манеры с тех пор, как я видела вас в последний раз.

– Что вы хотите этим сказать, мадемуазель? – возразил я в замешательстве.

– Только то, что сказала, – резко ответила она. – Впрочем, этого и следовало ожидать.

– Стыдитесь! – воскликнул я, окончательно выведенный из терпения ее неуместной насмешливостью. – Неужели же вы не можете быть серьезны, чтобы не погубить окончательно и себя, и нас? Повторяю, вам небезопасно оставаться в этом доме. Я не могу привести сюда своих людей, так как здесь нет места для них. Если у вас есть хоть капля уважения, благодарности…

– Благодарности! – воскликнула она, судорожно теребя подвязки от маски и глядя на меня с таким видом, будто мое волнение весьма занимало ее. – Благодарности! Это очень хорошее слово и значит действительно очень много. Но это годится для тех, кто нам верно служит, господин де Марсак, а не для других. Вы, как я слышала, пользуетесь таким успехом, такими милостями при дворе, что с моей стороны было бы несправедливо присваивать себе монополию на ваши услуги.

– Но, мадемуазель… – тихо начал я и остановился, не смея продолжать.

– Ну, сударь? – сказала она после минутного молчания, взглянув на меня и перестав внезапно играть своим шнурочком. – Что же дальше?

– Вы говорили о наградах и милостях, – с усилием продолжал я. – Раз, один только раз получил я награду из рук одной дамы: это было в Рони, из ваших рук…

– Из моих рук! – воскликнула она с выражением холодного недоумения.

– Да, мадемуазель.

– Вы ошибаетесь, сударь, – ответила она, встав со своего места и глядя на меня равнодушным взглядом. – Я никогда не давала вам никакой награды.

Я покорно наклонил голову:

– Раз вы говорите, что не давали, этого достаточно.

– Нет… Но не заставляйте же меня быть несправедливой к вам, господин де Марсак! – возразила мадемуазель на этот раз быстро изменившимся тоном. – Если вы покажете мне подарок или награду, которую я дала вам, то, конечно, я поверю. Ведь видеть – значит верить, – добавила она с нервным смешком, между тем как весь вид ее выражал некоторую тревогу и даже робость.