— Желаю вам приятного аппетита! — сказал Ханс.

Он стоял и смотрел им вслед. Эрмин улыбнулась ему, прежде чем уйти. И эта исполненная надежды улыбка сделала ее лицо еще более очаровательным.

«Настоящая фея! — думал пианист. — Фея света! Такая миниатюрная, такая легкая! И такая голубоглазая!»

Ханс Цале вздохнул. Он был влюблен.

* * *

Эрмин казалось, что она очутилась в ином, непривычном мире. Комната Лоры была просторной, обстановка поражала своей роскошью. Девушка с любопытством рассмотрела желтые бархатные шторы на атласной подкладке, мягкий ковер и инкрустированную мебель. Накрытая шелковистым покрывалом кровать показалась ей огромной.

— У тебя нет с собой другой одежды? — спросила у нее мать.

— В машине мэра я забыла свою шерстяную шаль. Я укрываюсь ею на обратном пути, вечером прохладно.

— Я дам тебе что-нибудь более удобное, чем это шелковое платье.

Лора, казалось, взяла себя в руки, хотя нервозность еще ощущалась в каждом ее жесте. Она открыла платяной шкаф и достала юбку из легкой струящейся ткани, блузку с длинными рукавами и трикотажный жилет.

— Вот, держи. Можешь переодеться за ширмой. Очень жаль, но у меня вся одежда черного цвета.

Эрмин с восхищением рассматривала круглый столик с белой скатертью. Блюда были накрыты колпаками из серебристого металла. Посуда и столовые приборы сияли. На девушку неожиданно накатила новая волна страха.

«Я совсем не знаю эту женщину, мою мать, — подумала она. — Она говорит со мной так, словно мы вместе много дней, но ведь мы ничего не знаем друг о друге! Когда она обнимала меня, я чувствовала, что она любит меня. Но теперь…»

Лора села за стол и пригубила бокал вина. Несколько предстоящих часов обещали быть мучительными, она это знала.

«Господи, только бы она смогла понять! Я так торопилась поговорить с ней, и вот теперь мне страшно, так страшно! И я никогда не смогу рассказать всей правды…»

Девушка вышла из-за ширмы. Лицо ее было бледным, щеки пылали. В черной одежде она выглядела еще более хрупкой.

— Давай поужинаем, моя дорогая! Ты, должно быть, проголодалась и хочешь пить. О себе могу сказать, что с удовольствием что-нибудь съем!

— Я тоже выпью портвейна, — сказала Эрмин. — Совсем чуть-чуть, чтобы расслабиться.

— О-ля-ля! Разве твои сверстницы пьют вино? — шутливо отозвалась молодая женщина. — Но ты права, нужно отметить нашу встречу.

В молчании они отведали тостов с черной икрой и говяжьего жаркого с поджаренным луком. Эрмин впервые попробовала столь изысканную и вкусную пищу. Щеки ее раскраснелись от вина. Она наконец начала получать удовольствие от этих мгновений, казавшихся почти нереальными.

— Если бы кто-то сказал мне, — начала она робко, — что я буду ужинать со своей матерью, элегантной дамой, в роскошном отеле в Робервале, я бы никогда не поверила!

— Я тоже, — отозвалась Лора. — Если бы мне рассказали, когда я сошла с корабля в Квебеке двадцать лет тому назад, сколько счастья и горя ждет меня на этой земле, я бы тут же вернулась на судно. Я приехала в Канаду из Бельгии, это страна в Европе. Я родилась в городке Рулер[45]. Это промышленный город, в двадцати милях от Северного моря. Моя семья переехала туда из Брюсселя. Тебе о чем-нибудь говорят эти названия?

— Конечно, я учила географию в монастырской школе. Я была прилежной ученицей, потому что жила с сестрами.

Эрмин ответила довольно сухо. Она заранее приготовилась к тому, что рассказ матери доставит ей огорчение. Выходило, что ее предки по материнской линии не были канадцами. Что ж, она восприняла это спокойно, решив отложить на потом вопросы о своих корнях.

— Ты тоже о многом должна мне рассказать, — сказала Лора. — Хочешь чего-нибудь на десерт? Например, торт с черникой?

— У нас, на озере Сен-Жан, говорят не торт, а пирог. Спасибо, я уже наелась.

— Эрмин, что с тобой? Ты кажешься сердитой. Расстроилась, узнав, что я родилась в другой стране? Но в Канаде очень много эмигрантов. И пожалуйста, называй меня «мама» хотя бы время от времени. Для меня это огромное удовольствие.

Они обменялись погрустневшими взглядами.

— Жаль, что ты не можешь снова назвать меня так, — вздохнула Лора.

— Когда я очнулась от обморока, я сказала «мама», потому что не совсем понимала, что со мной, — пыталась оправдаться девушка.

— Я понимаю… Так вот, однажды июньским утром я сошла на берег в порту Квебека. Мои отец и мать недавно умерли от туберкулеза. На свете у меня остался единственный близкий человек — старший брат Реми, он работал на заводе в городке Труа-Ривьер. Он прислал мне денег на дорогу. Я бы ни за что не решилась сама отправиться за океан, но перспектива жить рядом с Реми меня радовала. Мой брат был добрым, серьезным, не имел вредных привычек. Увы! Когда я пришла на бумажную фабрику, один из мастеров сказал, что мой брат совсем недавно погиб в результате несчастного случая. Я была в отчаянии. Я чувствовала себя потерянной в этой огромной чужой стране. У меня не было ни знакомых, ни жилья, потому что я намеревалась на первых порах жить вместе с братом.

Эрмин слушала молча, не сомневаясь в правдивости рассказа, и сердце ее сжималось, потому что в голосе матери звучала неподдельная боль. Лора между тем продолжала:

— Я всюду просила помощи, искала работу, которая могла бы меня спасти. В одном отеле меня наняли горничной и выделили мне каморку под лестницей, где я могла спать. Я была голодна, постоянно голодна… Платили мне сущие гроши. Но однажды я повстречала Жослина Шардена. Твоего отца.

Лора встала и выключила люстру, оставив только декоративную лампу под золотистым абажуром.

— Жослина Шардена! — повторила Эрмин. — Высокий, с бородой, он был траппером, правда?

— На момент нашего знакомства он еще не был траппером. Но откуда ты знаешь, что он им стал? Тебе рассказали об этом монахини?

— Да, сестра-хозяйка. А я его видела во сне, вместе с тобой. Мне часто снился один и тот же сон: мужчина правит собачьей упряжкой, а в санях сидит женщина и укачивает меня в своих объятиях, целует, и я называю ее мамой…

— То, что ты говоришь, удивительно, дорогая! Люди говорят, что в Канаде происходят невероятные вещи, и виной этому ледяные зимние ветры, огромные просторы и не нашедшие покой души индейцев…

— Расскажи мне о моем отце! — взмолилась Эрмин.

— Он работал бухгалтером в одном учреждении и был очень экономным человеком. Но не это привлекло меня в нем. Жослин был красив — темноволосый, сильный, воспитанный и галантный. Я полюбила его с первых дней, когда он стал за мной ухаживать. Мы говорили о литературе, о живописи, о том, что я изучала еще в Бельгии. Он очень скоро предложил мне стать его женой, и я согласилась. У нас было все для счастья — деньги на счету в банке, квартира. Через год у нас родился ребенок — прекрасная маленькая девочка с белоснежной кожей и голубыми глазами, которая сучила ножками и ручками и лепетала чуть ли не с рождения. Это я выбрала тебе имя — Мари-Эрмин. Мари — чтобы ты всегда пребывала под защитой Святой Девы Марии. Имя Эрмин пришло мне в голову, когда я вспомнила о роскошной мантии, которую носили французские короли. Позднее я увидела зверька, который называется так же и такой же беленький и подвижный, как ты. Я увидела горностая в лесу, среди лиственниц, на берегу озера. И я очень обрадовалась, что выбрала тебе такое имя.