— Свежевыжатый сок белых персиков и шампанское… или что-то в этом роде, — проинформировала Пэтти. У Элли сложилось впечатление, что второй половиной фразы Пэтти попыталась скрыть свою осведомленность в этом вопросе.

С осязаемой враждебностью компания сконцентрировалась на игре. Впервые Элли не испытывала удовольствия при мысли о вине. Две недели, проведенные здесь, пресытили ее. И к тому же ее посетило дурное предчувствие: если она сейчас так красиво, так убедительно выиграет, то проигравшие воспримут это крайне тяжело и обозлятся на нее, как черти.

— Интересно, как пишется слово «goolies»[50], — пробормотал Симус.

— Во всяком случае, не так, — сообщила ему Тина. Проходя у него за спиной, она провела пальцем по его плечам, щипнула его за ухо и заодно заглянула в его буквы. Выходя из комнаты, она щелкнула выключателем. Люстра залила компанию своей индифферентностью, не осветив ничего нового и не добавив радости.

Казалось, что дом бросило в холодный пот: к чему ни притронешься, все было влажным на ощупь. Игроки слушали в недружелюбном молчании, как Тина открыла, а потом закрыла холодильник. Элли увидела на мгновение прохладные полки, скучный натюрморт из объедков, остатки двухнедельного чревоугодия: сыр, помидоры, вялые листья салаты, может, тюбик соуса.

— Захлопни дверь посильнее! — крикнула Пэтти.

Все услышали, как дверь холодильника снова открылась, а потом резко, со стуком закрылась. Зазвенели выставляемые на поднос стаканы.

— И захвати оливки, — вспомнила Пэтти.

— Захвати оливки, пожалуйста, — невозмутимо поправила ее Тина.

— Да, оливки и еще те соленые крекеры. Пожалуйста. Ну же, Хикс, ходи, мы уже устали тебя ждать. — Пэтти хрустнула пальцами. — Или поменяй буквы, если с этими ничего не сложить.

— И с этими можно кое-что сложить, — заверила всех Тина, вернувшаяся из кухни. Улыбающаяся, развязная, с блестящим подносом, она процокала каблуками по каменному полу. — У него получается пара слов.

— Эй, послушай, Тина, может, тогда ты сыграешь за меня? Раз ты такая умная. — С правильными чертами, но невыразительное лицо Симуса, лишенное характерных штрихов, напоминало пустую стену, на которой оставила свой росчерк обида.

— Я не говорю, что я умная, Симус. Просто проходя мимо, я кое-что увидела. Свежий взгляд бывает полезен.

— Ну, тогда не говори мне, что ты тут увидела. Я сам справлюсь, спасибо.

И все же было в Симусе что-то такое, что Пэтти просто выводило из себя.

— Нет, Тина, скажи ему, — попросила она. — А иначе мы завтра опоздаем на самолет.

— Хорошо. Вот смотри, Симус, из этих букв ты можешь составить «glues»[51]. А добавив «s» к слову «lag»[52], ты получишь «slag»[53], что наверняка стоит удвоения.

— Разумеется, стоит, — великодушно подхватила Элли. Она сообразила, что, если ни Пэтти, ни Саймон не опередят ее, она сможет использовать «l» из тех букв, что выставит Симус.

Но тут Пэтти сказала:

— Что-то мне расхотелось играть, если честно.

— Да и мне тоже, — сказал Саймон. — Невероятно скучная игра.

— Если бы мне не мешали все время, — пробубнил Симус, — я бы думал гораздо быстрее.

— Ну так и думал бы, — отрезала Пэтти и спросила, обращаясь к Тине: — А там не оставалось орехов?

— Орехи! — воскликнул Саймон, отбрасывая свои буквы с недовольным видом. — Я мог бы поставить слово «орехи»[54].

— Дурацкая игра, — пожаловалась Элли. — И кому в голову пришло предложить ее?

— Тебе! — дружно ответили остальные.

Она поднялась и стала потягиваться: подняла руки над головой, затем развела их в стороны.

— Пожалуй, — сообщила она, — я пойду подышу.

Подавленность Дэвида Гарви лишь частично объяснялась неинтересной компанией, в которой он оказался. Его плохое настроение, которому он не противился, как не противился любым другим своим настроениям, прихотям и идеям (ибо так он пережидал плохие времена, так он утешал себя), было вызвано мрачными мыслями. Едва замечая сырость и влагу, проникавшие сквозь белую рубашку, не осознавая, что надвигалась непогода, он неотрывно смотрел внутрь себя.

С каждым прожитым годом его сексуальная привлекательность только возрастала. Ему не надо было смотреться в зеркало, чтобы узнать это. Женщины всех возрастов и видов — от плоскогрудых богатых наследниц, еще не окончивших колледж, до амбициозных грудастых блондинок одних с ним лет — обращали на него недвусмысленные взгляды и, фигурально выражаясь, терлись об него. Если он и смотрелся иногда в зеркало, то не потому, что нуждался в подтверждении своей неотразимости, а просто чтобы побаловать свое эго. Так что же так расстроило его, что так напугало?

Двадцать с лишним лет назад ему пришлось приспособиться к идее о том, что у него был маленький сын. Он засунул эту идею в дальний уголок сознания и выделил ментальное пространство на то, чтобы ребенок рос: из хныкающего младенца в нескладного подростка, а потом и в юношу. Ему приходилось раскошеливаться на куртки, рубашки и ботинки все большего размера, он посылал через все более и более длинные интервалы все более крупные чеки. Однако он почему-то так и не смог подготовиться к тому, что увидит сына — такого же высокого, как он сам, и столь же сексапильного.

И поэтому встреча с Алексом совершенно сбила Дэвида с толку. Оказалось, что парень уже миновал переходный возраст, сопровождающийся «мокрыми» снами, и теперь охотился на территории самого Дэвида, отчего Дэвид почувствовал себя странным образом ущемленным. Гарви-младший не мастурбировал над фотографией Мадонны в духе бедолаги Эдипа, нет, он удовлетворял свои сексуальные потребности с женщинами в два раза старше себя. И жил вместе с Наоми Маркхем. А Наоми Маркхем была, вероятно, самой красивой женщиной из тех, что когда-либо ступали по земле, осознал вдруг Гарви-старший. Он всегда имел в виду приударить за ней и лишь ожидал подходящего случая, вплоть до прошлой недели полагая, что она от него не уйдет. В общем и целом он предпочитал более юную плоть, но для столь исключительной женщины он был готов сделать исключение.

В первые годы их знакомства она была неуловима: она выскальзывала из комнат, когда он туда входил, садилась в быстрые спортивные машины, бросала прощальные воздушные поцелуи своим соседкам по дому, увозимая в Париж богатыми поп-звездами, владельцами ресторанов, предпринимателями. В те времена ее влекли большие деньги и экстравагантность. Дэвид полагал, что, должно быть, Наоми кардинально изменилась и пересмотрела свою шкалу ценностей, так как у Алекса за душой не было и гроша. Известие об их связи перевернуло всю его душу. Оно никак не укладывалось у него в голове. А тем временем образ Наоми горел у него в мозгу как свеча, день и ночь.