Между тем в Фезулах еще накануне выборов, 27 октября 53 г., вспыхнуло явное восстание. Катилина оставался в Риме и на свободе, хотя все знали, что восстание подготовлено им: он не оставлял столицы, опасаясь, что его сторонники – из которых виднейшими были консуляр Лентул Сура, два бывших претора, Автропий и Кассий, молодой сенатор Цетег, всадники Луций Статилий и Габиний Капитон – не сумеют без него ничего сделать. Катилина организовал еще одно покушение на Цицерона (7 ноября), оно тоже не удалось, и после этого Катилина оставил наконец столицу, прямо отправился к восставшим и здесь провозгласил себя консулом.

Правительство не принимало решительных мер, медленно собиралась созванная милиция, начальство над нею предполагалось вверить Антонию, человеку более чем подозрительному. Цицерон негласно вел свои розыски – и в ночь со 2 на 3 декабря (63 г.) его агенты доставили ему неопровержимые письменные доказательства, что Катилина и вышеназванные его сторонники намеревались поднять восстание, перебить высших представителей власти, причем для успеха своих планов собирались поджечь город с разных концов. Обвиненных заключили под стражу, население было страшно возбуждено. всего более именно планом сжечь город. Особенно всадники были раздражены тем, что анархисты не остановились пред тем, чтобы причинить такой ущерб их материальному благосостоянию.

Злоумышленников следовало, конечно, предать суду, но не было никакой уверенности, что они не будут освобождены силою, до такой степени мало могло полагаться правительство на умелость и твердость своих слуг. Поэтому возникло предложение немедленно казнить захваченных. Это было совершенно противозаконно. По закона почти столь же древнему, как сама Римская республика, только народное собрание, но никакая другая власть, могло приговорить гражданина к смерти, и с тех пор, как эти вопросы решало народное собрание, оно не произносило смертных приговоров – против римских граждан, разумеется. Цицерон предложил сенату решить этот вопрос. Это было совершенно так же противозаконно, как единоличное решение консула, в сенате возникли горячие прения. Цезарь произнес замечательную речь, указывая те опасности, которые неминуемо должны были последовать за таким нарушением законов. Катон поставил вопрос так, что защита заговорщиков есть как бы сочувствие их замыслу,- и сенат постановил смертный приговор.

Под непосредственным наблюдением Цицерона пятеро главнейших заключенных отведены были в старинную тюрьму у подножия Капитолия, там они были задушены. Народ восторженно приветствовал Цицерона, когда он объявил, что заговорщики умерли, сенат поднес ему титул «отца отечества». Но это было страшное дело: оно было явно противозаконно, а еще важнее, что вопиющее беззаконие совершено было вследствие того, что сознавалась несостоятельность государства иначе справиться с несколькими осужденными аристократами. Горькая ирония судьбы: совершилось это нарушение древнейших прав республики именно тогда, когда старинная аристократия совершенно утратила власть и влияние и когда господствовала демократия.

В начале 62 г. окончательно подавлено было и восстание. Катилина и его ближайшие пособники пали в решительной упорной битве недалеко от Пистойи. Армия бунтовщиков была частью уничтожена, частью рассеяна. Жестокие уголовные преследования были возбуждены по всей Италии против тех, кто принимал участие в движении. Демократия совершенно дискредитировала себя. Прошло едва 15 лет после того, как она восторжествовала,- и от нее уже отшатнулись все сколько-нибудь зажиточные люди, вся могущественная партия всадников при виде того, каким экономическим потрясениям партия была готова подвергнуть государство и народ. Даже простые граждане были возмущены союзом демократии с анархистами, которые собирались жечь дома и имущество жителей для достижения своих целей. Наконец, и Помпей был явно недоволен своими прежними союзниками, так как начал понимать, что демократия старается от него отделаться. Против сената демократы говорили хорошо и с такою ничтожною силою, какую представлял собою сенат, справиться умели, но они оказались совершенно неспособными добиться сколько-нибудь серьезных результатов в практической политике. Глубокое разочарование и уныние распространились среди партии. Красс собирался уехать со своим золотом куда-нибудь на Восток, даже Цезарь, по-видимому, терял энергию.

Уже не раз высказывалось в Риме мнение, что, как только окончится правление аристократии, станет неизбежною монархия. Не все понимали это ясно, но события последних лет показали всем способным думать и видеть, что без коренного изменения всего государственного строя могло создаться лишь правительство, лишенное всякого авторитета и военной силы, т. е. такое правительство, которое не может править, при котором государство постоянно подвергается бессмысленной и вредной тирании самых бессовестных искателей приключений. Почти все уверялись теперь, что для дальнейшего существования общественного строя необходимо такое изменение конституции, по которому администрация и военная сила были бы связаны теснее. Теперь был и человек, который обладал ореолом славы, огромными богатствами и преданным войском и мог, казалось, совершить это изменение,- Помпей. И всем казалось, что он не только может захватить, но и захватит единолично высшую власть в государстве. Конечно, изменение государственного строя, существовавшего пятьсот лет, не могло обойтись без борьбы, и весьма вероятно, что против нового главы соединились бы лица и даже партии, пока враждовавшие, но едва ли когда-нибудь обстоятельства могли сложиться благоприятнее для подобной попытки. Заговор Катилины окончательно оттолкнул многих от прежних увлечений, вообще революционный вулкан выгорел и угасал. Сулла за 20 лет пред тем осуществил свою волю при средствах несравненно более слабых, чем теперь имел Помпей, и в условиях более неблагоприятных.

Осенью 63 г прибыл в Рим посланец от Помпея, и стало известно, что Помпей заявляет желания совершенно исключительные: он хотел быть консулом и вместе с тем, прибыв в Италию со своими победоносными легионами, желал сохранить их, по особому народному постановлению, под своей командой, якобы для борьбы с приверженцами Катилины. Кроме этого он желал получить общее утверждение всех своих распоряжений на Востоке и обширные участки земель своим солдатам. Аристократия упрямо продолжала видеть в Помпее только человека, выдвинутого демократией, и все его желания встречены были явно недружелюбно. Конечно, стоило только задать себе вопрос: есть ли возможность бороться, если Помпей решится силой получить желаемое? – чтобы сразу понять, что противиться бесполезно. Но аристократия была опьянена победой над Катилиной, а Катон, глава партии, задавать себе такие вопросы был совершенно не способен. Иначе поступил Цезарь. Он понимал, что лучше согласиться, чем уступить насилию,- и пошел навстречу желаниям Помпея. По-видимому, уже в это время он решил, что достигнуть необходимого преобразования государства можно только вступив в соглашение с Помпеем, и пошел по этому пути с полною искренностью и чистосердечием, точно исполняя все принимаемые на себя обязательства и никогда не обманывая того, с кем вступал в соглашение и договор. С большим достоинством и уменьем поддерживал Цезарь в народном собрании желания Помпея. Они не прошли вследствие прямых насилий, примененных ceнатом, но нравственная победа осталась, несомненно и очевидно, на стороне Цезаря. Помпей имел теперь отличный повод начать борьбу: он мог выставлять себя защитником законов, попираемых сенатом,- казнь сторонников Катилины и эпизоды последнего народного собрания были, бесспорно, грубыми нарушениями законности.