Я добежал до забора лечебницы, подтянулся на прутьях и, бережно перенеся промежность над острыми пиками, перекинул себя на другую сторону. Земля под ногами издавала тошнотворное чавканье, заставляя думать о болоте и том, как в топях гибнут неосторожные путники. Это место также засасывает своих жертв и не отпускает.

Во дворе горел только один фонарь, и я обошел его. Приближаясь к зданию, заметил лежащую в грязи куклу. Фарфоровое лицо разбито, в полости головы виднеется спутанная пакля волос.

Окна на первом этаже были не просто закрыты, а заколочены. Это в других домах решетки, чтобы никто не попал внутрь, здесь же стены удерживали зло внутри дома, не выпуская наружу.

Я решил обойти больницу, понимая, что не могу попросту развернуться и уйти. Не тот случай, чтобы махнуть рукой. Что бы ни задумал доктор, как бы ни крутили мной Вилсон и Вудроу, но не для них я хочу разобраться в этой истории. Для себя. Я увяз в этом по самые уши, и чем скорее выберусь, тем здоровее буду.

Во дворе было пусто. Жутковатое место. Сиротливо стоящие лавочки, бесплодная серая земля, пеньки вместо деревьев. Либо сад вырубили на дрова холодной зимой, либо на всякий случай, защищая пациентов от дурных помыслов.

В воздухе пахло мылом, а из подвальных окон валил густой серый пар. Он поднимался к самому небу, окутывал дом теплым туманом. Прачечная! Черт подери, какая удача.

Я присел и подкрался к распахнутому окну, которое находилось на уровне земли. Маленькая полукруглая створка. Я заглянул внутрь. Пар облепил мое лицо, в нос ударил неприятный запах стирки.

Прачечная была довольно просторной. У стены слева стояла большая газовая плита, на которую водрузили огромный железный бак. В нем-то и кипело мыльное варево. Стоя на табуретке, его помешивала деревянной палкой квадратная женщина в простом длинном платье, переднике и чепчике. От прилагаемых усилий у нее раскраснелись щеки, вздулись вены на руках. Вторая женщина, худее и, возможно, моложе, выкручивала белье. Она клала рубашки и простыни между двух валиков, зажимала их и вращала рукоятку, приводя барабаны в движение. Лишняя вода стекала в таз, а подсушенное белье отправлялось на стол к другим двум женщинам, совсем молодым, но имевшим усталый вид и бесцветные лица. Те гладили полученные вещи тяжелыми утюгами.

— Всё в пятнах! Никаких средств на них не напасешься, — ворчала под нос квадратная тетка, досыпая в кастрюлю серую мыльную стружку.

— Тебе еще повезло, — отозвалась худая, с усталым остервенением вращая рукоятку. — Молли пыталась отстирать белье той безумной старухи, что вечно обделается по шею. Мы просили, уговаривали сжечь ее тряпки, но Кори вечно хочет выслужиться! Он приказал отстирывать. Вот уж подкинул работенки.

— Какая это безумная старуха? — прищурилась прачка. — Ты про леди Карпентер?

— Про нее самую, — проворчала та недовольно, поправляя растрепавшиеся волосы. — Дал же бог здоровья! Восьмой десяток, а живет себе. Даром что без мозгов.

— Придержи язык, дура! Сама без мозгов, — квадратная погрозила товарке палкой. — Для тебя она леди Карпентер, и не смей говорить в таком тоне!

— В каком еще? — подбоченилась худая. — Да она…

— Леди, — с нажимом повторила толстуха, — даже если в говне по затылок, а ты хоть увешайся золотом, как была селянкой, так и помрешь.

Последнее замечание было точным. Я и сам поразился тому, сколько золотых украшений на простой работнице. Та от возмущения всплеснула руками, бросила ненавидящий взгляд на хихикающих девушек, и, оставив работу, куда-то стремительно вышла.

— Кэрол! — окликнули ее, но напрасно.

— Пусть проветрит голову, — огрызнулась прачка. Подцепив палкой одну из тряпок в бадье, она оценила сероватый цвет, нахмурилась и опустила белье обратно. — Тоже мне! Возомнила из себя цацу!

Одна из девушек нагнулась к жаровне, где собирали жар угли, высыпала к ним остывшие из утюга, вычистила из него золу и заложила новые. Пока она это делала, подружка заменила временно покинувшую их Кэрол, а толстуха спустилась с табуретки и отправилась за тазом, стоящим под сушкой. Воспользовавшись моментом, я скользнул в окно, едва не задел миску с наструганным мылом, чуть не перевернул на себя кипящую воду, и юркнул за стоящие у стены корзины с бельем. Здесь ужасно пахло, но выбрать другое убежище не хватило времени. При первом же удобном случае проберусь к шкафу, а оттуда и до двери будет рукой подать.

— Ой! Ты это видела?

Дьявол!

— Нет, а что?

— Тень мелькнула.

— Какая тень? Мерещится уже всякое. Пойди отдохни.

— Это все от погоды. Дождь никогда не кончится…

Послышались шаги, и я из-за корзины увидел возвращающуюся тетку с огромным тазом в руках.

— Ты посмотри только! — воскликнула она, с силой опуская свою ношу на пол. — Это кто ж тут так наследил!

— А я говорила: тень!

Я с тоской посмотрел на свои сапоги. Подошва была в комьях земли.

— Это снова тот кот! — прачка в ярости гремела кастрюлями, пытаясь разыскать упомянутое животное где-то под столом. — Клянусь, если поймаю — отдам на мыловарню! Больше толку будет!

— А кто же мышей станет ловить?

Снова выглянув, я увидел торчащий из-под стола огромный зад. Вот самый удачный момент, чтобы переместиться из-за корзин к шкафу, а оттуда (пока девушки хихикают над неловкостью своей старшей товарки) — в тень.

Теперь можно выдохнуть и осмотреться. Дверь напротив меня, но чтобы к ней попасть, нужно преодолеть всю прачечную на глазах у работниц. Они, конечно, не слишком сообразительны и способны спутать человеческий след с кошачьим, но не слепы.

— Кэрол возгордилась, потому что доктор Шерман оказывает ей знаки внимания, — многозначительно заявила девушка, которая занималась глаженьем.

— Вот паршивец, сбежал-таки, — тетка вылезла из-под стола, поправила перекошенный чепец. — Доктор Шерман, говоришь? Внимание? То, что он пару раз посмотрел на нее, еще ничего не значит.

— Говорят, не только посмотрел, — значимо произнесла та и хихикнула. Ее подружка от изумления прикрыла рот ладошкой. Они неловко изображали скромность и удивление, хотя на деле жаждали самых пикантных подробностей.

— И что? — старую прачку их смешки только сильнее разозлили. — Это не делает ее ровней доктору. А я как-то на входе случайно задела локоть сквайра Гилмура! Теперь зовите меня «миледи»!

Девицы снова захихикали.

Толстуха выкладывала белье в огромный таз, крутились барабаны, отжимая воду, шипели угли в утюге. Кувыркнувшись через плечо, я очутился под длинным столом. Две девушки ходили вокруг, шурша юбками. Скрипели доски столешницы, сквозь щели капли падали на каменный пол.

У стены стояли корзины для сухого белья. В одной — простыни, в другой — рубашки для пациентов, а в третьей — халаты докторов. Улучив момент, я достал из последней корзины сложенную одежду. Теперь оставалось незаметно добраться до двери. Толстуха как раз взяла огромный таз со свежевываренным бельем, чтобы принести его для отжима. Ей достаточно неудачно повернуть голову, и она увидит меня. Положение было почти патовым, если бы только мне не попался на глаза кусок мыла. Он лежал у ножки стола, забытый всеми. Я схватил его, хорошенько вымочил в луже и запустил, метя под ноги прачке. Еще шаг, и ее нога опустилась на скользкий обмылок. Со вскриком женщина полетела на пол. Ее объемный зад смягчил падение, но горячее белье обрушилось на несчастную вместе с тазом. Причитая и сдерживая хихиканье, девушки кинулись ей на помощь, а я незаметно добрался до двери.