Это было все, на что я был способен, и даже эти три слова забрали слишком много сил. Мне было что сказать, я мог бы выговорить себе свободу, но теперь эти речи были заперты у меня в горле и в голове. Если бы было время, я бы разрулил эту ситуацию. Всегда есть какой-то выход, и я бы его нашел. Но мой мозг соображал все медленнее, и я больше не мог поддерживать мыслительную деятельность. И зрение тоже стало отказывать. Все стало расплывчатым. Я только примерно представлял, где находится Смитсон, а где – Ханна.

В глазах становилось все темнее и темнее. В любую секунду мой внутренний экран мог стать черным, и это будет означать конец. С этим миром меня связывала тончайшая ниточка, и, когда она порвется, я проплыву сквозь стекло, меня подхватит вода, и я так и буду в ней лежать.

Внезапно слева что-то вспыхнуло. Все. Это был момент, когда свет окончательно погас. Один выстрел. И резкий звук разбивающегося стекла.

Ниточка порвалась, и я плыл по воздуху. Где-то вдалеке я слышал звук моцартовского кларнета и успел даже подумать, что, может, я смогу наконец разгадать его загадку.

Одна за другой все лампочки погасли, и я остался в кромешной темноте.

Я стоял у здания больницы, задрав голову к солнцу и наслаждаясь моментом. После того, как посмотришь в глаза смерти, некоторое время живешь с обостренными чувствами, тебе открывается магия окружающего мира. Звуки, запахи, виды, вкусы, прикосновения – все становится более живым и ярким, чем обычно.

Долго это не длится – пару дней или, максимум, неделю. Постепенно ты опускаешься на землю и понимаешь, что ты лишь один из семи миллиардов и, как и все, просто живешь день за днем.

Ничто не длится вечно – все течет и изменяется. Все мы знаем, что земля крутится, и я это принимаю тоже. Но сейчас я наслаждался прикосновением солнца к моей коже и звуками симфонии, состоящей из шума окружающего мира. Я с наслаждением вдыхал простые и понятные запахи горячего летнего дня.

Ведь я и правда подумал, что умер.

С того момента прошло двадцать четыре часа. У меня были целые сутки, чтобы понять, что произошло, взглянуть на ситуацию со стороны, и почти все уже было мне понятно.

Жизнь мне спасла Ханна. Это она была той вспышкой, которую я успел заметить перед тем, как потерял сознание. Она набросилась на Шеперда, сбила его с ног, открыв тем самым Смитсону линию видимости для выстрела. Пуля четко прошла сквозь череп Шеперда и разбила окно, через которое мы втроем вывалились прямо в озеро.

Когда меня, кашляющего и отплевывающегося, вытащили из воды, я уже пришел в сознание. Каким-то чудом на мне не было ни единой царапины. Только болело горло в том месте, где его сжимал Шеперд, и на виске был небольшой ожог от огненного дула «глока». Никаких других повреждений не было. Ханне повезло меньше. Она порезалась о разбитое стекло, и ей накладывали швы. Если бы я мог взять ее раны на себя, то с готовностью бы это сделал. Она была героиней. Тэйлор мог ею гордиться.

Я вошел в больницу. В заднем кармане джинсов у меня лежал чек на сто тысяч долларов на имя Ханны. К сожалению, мне пришлось выписывать его со своего собственного счета. Джаспер уже не мог подписать ничего, а Клейтон повел себя как подлец. Он обвинил меня в смерти отца и отказался платить.

Мне эти расходы по карману. У меня есть акции и облигации, зарабатываю я хорошо, а трачу очень мало. Ежедневные расходы – отель, обеды, виски – оплачивают те, на кого я работаю. Ипотека на дом выплачена, а поскольку в Вирджинии я не был уже давно, коммунальные платежи стремятся к нулю. Какая-то символическая сумма идет на оплату электричества, потому что в доме включены часы, дабы отпугнуть грабителей. И я плачу охранному агентству, которое время от времени приезжает, чтобы убедиться в сохранности моей собственности, и клининговой компании, которая раз в месяц приводит в порядок мою лужайку. Вот и все. Единственное, что я покупаю, – сигареты.

Лифт остановился на третьем этаже, и я вышел в ярко освещенный коридор, наполненный запахами и звуками больницы. Мне навстречу шла чернокожая пара. Им было около пятидесяти, они были высокими и стройными. Женщина, увидев меня, улыбнулась. На ней была яркая одежда в красно-желтых тонах и большой серебряный крест на шее. Она протянула руку для пожатия, а потом взяла мою руку в свои. Они были теплые и мягкие. От нее шел еле уловимый аромат лаванды.

– Очень приятно познакомиться с вами. Тэйлор столько о вас рассказывал. Меня зовут Роза. А это Малкольм, – улыбнулась она, повернув голову к мужу.

– Приятно с вами познакомиться. Как он?

– Лучше, – Роза все еще держала мою руку, словно не желая отпускать. – Спасибо вам за то, что спасли жизнь моему сыну.

Роза еще раз улыбнулась мне, прежде чем отпустить мою руку и передать ее Малкольму. Он был почти таких же размеров, как и сын, – может, на пару сантиметров ниже. В его лице я рассмотрел то, каким со временем станет Тэйлор. Приятное лицо, в котором отражалась сила, гордость, целостность. Моя рука утонула в его ладони – грубой и шершавой от десятилетий тяжелого ручного труда.

– Спасибо вам, – сказал он.

Я не знал, что сказать и куда смотреть. Я тяжело переношу похвалу, а эта похвала была еще и незаслуженной. Если бы я лучше разобрался в ситуации, Тэйлор сейчас не был бы в больнице. Его родители благодарили меня, вместо того чтобы гнать с глаз долой.

– Он не спит?

– Он просыпается и засыпает, – сказала Роза. – Но когда мы уходили, он не спал, и я уверена, что он будет очень рад вас видеть.

Мы попрощались, и они пошли в сторону лифтов. Я прошел пару шагов и внезапно остановился. До меня только что дошло, что сказала Роза. Если бы я не был так взволнован, я бы обратил внимание сразу. Я побежал к лифтам и еле успел, потому что подошел лифт и как раз открывались двери.

– Роза, – крикнул я.

– Все в порядке? – обернулась она.

– Да, все хорошо. Вы только что назвали своего сына Тэйлором.

Она озадаченно посмотрела на меня.

– Так его зовут, как же еще мне его называть?

– Нет, вы не поняли. Вы его мать. Матери зовут детей не по фамилии, а по имени. И обычно без сокращений, всегда полным именем – Роберт, а не Роб, Майкл, а не Майк. Мне кажется, даже в Конституции это как-то отражено.

Она понимающе кивнула и улыбнулась.

– Его зовут Тэйлор.

Теперь уже я был озадачен.

– Лучше пусть Малкольм объяснит сам.

Малкольм покачал головой так, что стало понятно, сколько раз в жизни ему пришлось рассказывать эту историю.

– Двадцать два года прошло, а она все напоминает и напоминает мне о ней. Вы женаты?

– Нет.

– Если когда-нибудь женитесь, думайте над каждым словом, потому что ни одно из них не будет забыто, ни одно.