В первый же вечер он напился почти до потери пульса, но на следующее утро, лежа один в постели, точно зная, что биение его сердца должно быть слышно далеко не только под одеялом, он принял решение. Мир прогнил до такой степени, что отверг его, – но не более. Его отвергла девушка, которая была ненасытна и теперь удовлетворяла свою ненасытность с другим, но девушка, которую, как бы то ни было, он никогда не считал «женщиной своей жизни», это он знал с первого же дня их отношений. Он громко рассмеялся, произнося эти слова вслух. «Женщина моей жизни, фиг тебе!» – сказал он – и его тут же вырвало.

Решение состояло в следующем: он от этого не погибнет, во всяком случае с виду. А под «видимостью» он действительно подразумевал то, что будет видно всему внешнему миру. С такой излучаемой во все стороны видимостью он прекрасно оправится после разрыва с ней. На всех, кто захочет это почувствовать, он будет излучать в первую очередь облегчение. Все заметят, что он превосходно выглядит – лучше, чем когда он еще был с ней. Он будет шутить и изображать неистребимо хорошее расположение духа. Он станет с улыбкой угощать всех в кафе, но сам пить очень умеренно. Однажды, через несколько дней, от силы через несколько недель, это дойдет и до ее ушей. Небрежная, вскользь, реплика общего друга или подруги. «Недавно я встретил Яна Ландзаата. Он отлично выглядит, чертовски мил и весел. Разве у тебя с ним ничего не было?»

В том-то и состояла его цель. Она будет слышать это все чаще, нет, она будет слышать это все время: как прекрасно оправился Ян Ландзаат после того, как она порвала с ним. Она пожалеет. По крайней мере, что-то станет ее грызть. И вот однажды они встретятся лично, если не на лекции по раннему Средневековью, то где-нибудь еще в университете или в местах ночной жизни. Она сможет собственными глазами увидеть, как у него все хорошо, каким сияющим, ухоженным и спокойным он выглядит. Она предложит ему выпить вместе по бокалу, но после этого бокала он скажет, что ему еще много предстоит сделать, что он договорился с другими. Она ему позвонит – может быть, не на следующий же день, а наверное, дня через три или четыре. Она заведет речь о «новом шансе», она скажет, что они могли бы попробовать еще раз, и он, после длительной паузы и глубокого вздоха, согласится. «Не знаю, – скажет он. – Не знаю, разумно ли это, но ладно, что разумного в любви? Иногда я скучал по тебе, скрывать не буду».

А потом? Потом он снова будет получать удовольствие от ее прикосновений и поглаживаний. Она ненасытна? Ну, пусть насыщается. Через месяц, самое большее – два, он это прекратит. Просто так, в точности как это сделала она. Гром среди ясного неба. «Не знаю, – скажет он, подперев голову руками, чтобы она не видела его лица. – Мы попробовали, но, по-моему, не надо было этого делать». Он услышит, как она плачет. «У тебя есть другая?» – спросит она. И тогда он поднимет голову и посмотрит на нее. «Нет, другой нет, – скажет он. – Просто тебя я больше не хочу». Он разобьет ей сердце. Да, он заставит ее с разбитым сердцем собрать одежду и попросит уйти из его комнаты. «Думаю, нам лучше пока не видеться», – скажет он.

Так он представлял себе ход вещей. Но все, конечно, пошло иначе. До девушки действительно дошли слухи, что с ним все хорошо, что он, по-видимому, нисколько не страдает, расставшись с ней, что он буквально лучится (жизнерадостностью, оптимизмом, облегчением, которое невозможно симулировать). Все это он слышал из третьих рук, от общих друзей. Он также слышал, что это пришлось ей не по вкусу: сперва она казалась удивленной, затем начала расспрашивать. По-настоящему ли он сияет. Есть ли у него другая. И вот однажды утром, через три недели после того, как она бросила его, он встретил ее в кафе в центре города. Он увидел, что она сидит за столиком у окна с незнакомой ему подругой, она его еще не видела; полсекунды он раздумывал, не повернуть ли назад, но в то утро он побрился, вымыл голову и надел чистую одежду, это был самый подходящий случай, лучшего и не вообразить. Она сможет своими глазами увидеть то, о чем ей уже успели нашептать.

– Привет, – сказал он.

Она подняла голову и посмотрела на него. Подруга тоже посмотрела на него – не без интереса, отметил он сразу.

– Привет! – сказала она. – Как дела?

– Да ничего, – ответил он.

Не надо было говорить, что у него все хорошо, это она уже от всех слышала, а теперь могла убедиться и сама. Самая большая ошибка, которую делают те, у кого не все в порядке, – это говорить, что у них все хорошо.

– А я слышала, что у тебя все хорошо, – сказала она.

Теперь она смотрела прямо на него, он смотрел ей в глаза, которые так долго спрашивали его лишь об одном, и ему стоило усилий не отводить взгляда. Он чувствовал, как слабеют колени, будто тающий шоколад.

– Ну, я пошел, – сказал он. – У меня еще встреча.

– О’кей, – сказала она.

В уголках ее рта теперь свернулось какое-то недоверие; это не было насмешливой улыбкой, но сказать про встречу было ошибкой, сообразил он слишком поздно.

– Пока.

– Пока, – сказал он. – Увидимся, – сказал он ее подруге, которая уже с искренним интересом смерила его взглядом с головы до пят.

Он занял столик в самой глубине кафе и заказал капучино. Если он наклонялся вперед, ему было их видно. Так он увидел, что их головы приблизились друг к другу. Он представил себе, что скажет подруга: «С этим? Ты с этим порвала? У тебя не все в порядке с головой. Ну, я-то знала бы, что делать!»

Через десять минут она прошла мимо его столика в туалет. Она ничего не сказала, она только посмотрела на него; теперь ее улыбка даже не была больше насмешливой.

– Она никогда не приходит вовремя, – сказал он против собственного желания, чуть приподнимая рукав, чтобы посмотреть на часы.

Но часов на нем не было, он смотрел на голое волосатое запястье. Слишком поздно он сообразил, что «она» звучит еще неправдоподобнее, чем «он». Возвращаясь из туалета, она остановилась.

– Ты понравился моей подруге, – сказала она. – Можно дать ей твой телефон?

Он посмотрелся в стекло кухонной двери.

– Так мы и поступим, – сказал он. – Отныне я выше этого.

Утром второго рождественского дня он для начала полчаса простоял под душем. Он три раза вымыл голову. Потом намылил лицо пеной для бритья. Казалось, его одинокий рождественский ужин накануне вечером был уже давным-давно, в какой-то прошлой жизни. Вынимая куриную грудку из духовки, он не мог сдержать слез. То были слезы жалости к самому себе. Он видел самого себя одиноким мужчиной, каким и был, но со стороны, как в кино: мужчина готовит превосходное блюдо для своей возлюбленной, он зажигает свечи и уже наливает себе бокал вина – но возлюбленная не появляется, она проводит время с тем, другим, как догадывается публика, которая затем вытаскивает бумажные платочки.

Совсем ненадолго, на долю секунды, когда первая полоска гладко выбритой кожи чудесным образом появилась из-под белой пены, у него снова защипало в глазах, но он оправился. Он подумал о Лауре. Он думал о ней словно о ком-то, без кого жизнь все еще имеет смысл. Быть выше этого, сказал он про себя. Итак, я скоро должен туда приехать. Я приехал только поздороваться. Я сразу же поеду дальше, в Париж. Но мы ведь можем остаться просто добрыми друзьями? Нет, так нехорошо, это прозвучало бы слишком заискивающе, как будто она, согласившись остаться друзьями, сделала бы ему одолжение. Никаких вопросов, наставлял он себя. Вообще избегать вопросительной формы. Меня ждут сегодня вечером в Париже. Мы можем просто остаться друзьями. Теперь, сам того не желая, но не в силах сопротивляться, он подумал о Германе – и в ту же секунду нечаянно провел опасной бритвой по щеке. Сразу пошла кровь. Не так много, но как, наверное, всегда бывает с порезами при бритье: едва почуяв свежий воздух, кровь все течет и течет. «Черт побери!» – обругал он скорее мысль о Германе, чем текущую кровь. Что же она нашла в этом тощем юнце? Его и мужчиной-то трудно назвать. Учитель взял полотенце, осторожно стер немного пены и промокнул ранку.