Королева хотела поначалу отправиться в Эвору уже на рассвете, но ей разъяснили, сколь это опасно, да вдобавок многие экипажи задержались в дороге, их отсутствие крайне повредит внушительности кортежа. А дороги, да будет ведомо вашему величеству, в невозможном состоянии, когда его величество проезжал, это уже было сущее бедствие, а что творится теперь, ведь дождь идет не переставая день и ночь, ночь и день, но градоначальник Монтемора уже получил приказ собрать людей, которым будет поручено привести в порядок дороги, засыпать промоины и заровнять рытвины, а ваше величество отдохнет нынче, одиннадцатого числа, в Вендас-Новас, в величественном дворце, построенном по приказу короля, здесь к вашим услугам все удобства, беседуйте в свое удовольствие с принцессой, дайте ей последние материнские наставления, Видишь ли, дочь моя, мужчины ведут себя как скоты в первую ночь, в остальные ночи тоже, но первая худшая из всех, нам-то они говорят, что будут очень осторожны, что больно не будет, но потом, вот тебе крест святой, сама не знаю, что на них находит, начинают глухо рычать, рычат словно псы, прости господи, а нам, бедняжкам, одно остается, терпеть, покуда не удастся им довести дело до конца, а бывает, и не удается, и в этих случаях нам не следует над ними смеяться, это для них обида смертная, самое лучшее притвориться, будто ничего не заметила, ведь если в первую ночь не получится, так получится во вторую или в третью, от страдания нас никто не избавит, а сейчас я велю послать за сеньором Скарлатти, пусть поможет нам позабыть про ужасы этой жизни, музыка великое утешение, дочь моя, равно как и молитва, но, по моему суждению, музыка все может заменить, если молитва всего не заменит.

Покуда королева давала дочери наставления и Скарлатти играл на клавесине, случилось так, что Жуана Элваса забрали чинить дороги, таковы превратности случая, от коих не всегда можно уберечься, перебегает человек из-под ската крыши одного дома к другому, укрываясь от дождя, и слышит голос, Стой, это полицейский, по тону сразу понятно, и столь неожиданным был окрик, что Жуан Элвас не успел даже прикинуться древним стариком, представитель власти, правда, поколебался, увидев больше седины, чем ожидал, но в конце концов, приняв в расчет быстроту бега, решил, что сей признак существенней и тот, кто в состоянии эдак перебирать ногами, управится с лопатой и заступом. Когда Жуан Элвас вместе с прочими, кто попался на глаза полиции, добрел до места, где дорога расползалась под лужами и топями, там уже сновало множество людей, они подвозили землю и камни с тех пригорков, что посуше, работа, что называется, здесь копай, туда кидай, еще приходилось рыть канавы для стока дождевой воды, что ни работник, то перемазанное глиной пугало, чучело, привидение, скоро Жуан Элвас был под стать всем прочим, уж лучше сидел бы себе в Лиссабоне, как ни старайся, а к детству обратной дороги нет. Весь день гнули они спину, работа была тяжелая, дождь приутих, и это оказалось лучшей подмогой, потому что удалось хоть как-то утрамбовать землю, лишь бы ночью не полило снова, тогда все снова расползется. Дона Мария-Ана спала хорошо под пышным своим пуховиком, подоткнутым со всех сторон, шум дождя приятно убаюкивал ее, но при одинаковых причинах следствия могут быть разными, все зависит от случайностей, от характеров человеческих, от забот, что люди уносят с собою в постель, и случилось так, что в ушах инфанты доны Марии-Барбары далеко за полночь все еще звучала частая дробь, доносившаяся с неба, а может быть, не давали ей покоя слова, услышанные от матери. Из тех, кому пришлось поработать на дороге, одним спалось хорошо, другим скверно, все зависело от степени усталости, потому что на отсутствие крова или харчей пожаловаться нельзя было, ее королевское величество не поскупилась, дала людям и приют, и горячую пищу, оценила их труды.

Наконец рано поутру выехала королева со свитой из Вендас-Новас, часть экипажей застряла позади, некоторые были изломаны безнадежно, другие требовали длительной починки, вид у кортежа самый жалкий, обивка вымокла, позолота облезла, краска смыта, если солнце не проглянет хоть краешком, свадьба будет самой унылой из всех, когда-либо виданных. Сейчас дождя нет, но холод крепчает, так и обжигает кожу, руки растрескались, сколько ни прячь их в муфту или под плащ, речь идет о дамах, само собою, они такие иззябшие и простуженные, больно смотреть. Кортеж возглавляет дорожная команда, работники едут на повозках, в которые впряжены волы, и, когда дорога оказывается расползшейся, размытой или затопленной, люди слезают с повозок и приступают к работе, караван тем временем стоит, выжидает, а вокруг безрадостная картина великого буйства стихий. Из Вендас-Новас и других окрестных мест пригнали волов, не одну упряжку, не две, а десятки, дабы выволакивать из грязи коляски, кареты, повозки, без конца увязавшие, так и проходило время, выпрягали мулов и лошадей, впрягали волов, погоняли, выпрягали волов, впрягали мулов и лошадей, и все это в превеликом гаме и мельканье бичей, а когда королевина карета увязла до самых колесных втулок и пришлось, чтобы ее вытащить, впрячь шесть пар волов, один из работников, пригнанный из своей деревни по приказу градоначальника, промолвил, словно разговаривая сам с собою, но Жуан Элвас был поблизости и расслышал, Точь-в-точь как тогда, когда везли мы в Мафру ту глыбищу. В тот миг поднатужиться пришлось волам, а люди могли передохнуть чуток, потому и спросил Жуан Элвас, О какой глыбе речь, человече, а тот в ответ, Камень был такой, величиною с дом, везли его из Перо-Пинейро в Мафру, где монастырь строится, я-то увидел этот камень, когда привезли его, помогал сгружать, в ту пору я там работал, И большой был камень, Всем камням матерь, так сказал один мой друг, он был среди тех, кто маялся при камне этом всю дорогу от самой каменоломни, друг-то мой потом воротился к себе на родину, ну и я вскорости подался к себе, больше не вытерпел. Волы, увязшие по самое брюхо, тянули без видимых усилий, словно пытались добром уговорить трясину, чтоб отпустила добычу. Наконец колеса кареты коснулись твердой земли, и огромная махина вырвалась из топи под рукоплесканья, меж тем как королева улыбалась, принцесса кивала, а инфант дон Педро, мальчоночка, с трудом скрывал досаду оттого, что нельзя ему пошлепать по грязи.

Такою была вся дорога до самого Монтемора, меньше пяти миль, а потребовали они почти восемь часов непрерывной работы, измотали и людей, и животных, и тем и другим было что делать. Принцесса Мария-Барбара и не прочь была подремать, соснуть после тоскливой этой бессонницы, но карету встряхивало, силачи горланили, лошади стучали копытами, повинуясь приказам, и от всего этого бедная принцессина головка шла кругом, на душе у нее было донельзя тревожно, сколько трудов, Господи, такая суматоха, и все зачем, всего лишь чтобы выдать замуж девушку, ну инфанта она, что правда то правда. Королева бормочет молитвы, не столько ради предотвращения опасностей, не бог весть каких грозных, сколько для препровождения времени, она-то немало лет прожила уже в этом мире, со всем свыклась, временами ее клонит в сон, но она тотчас же опоминается и снова начинает бубнить молитвы с самых первых слов как ни в чем не бывало. Об инфанте доне Педро покуда сказать нечего.

Но беседа между Жуаном Элвасом и человеком, что рассказал про камень, продолжалась, и молвил старик, Один мой друг был родом из Мафры, но с тех пор как мы расстались, давно это было, я больше о нем не слышал, он в Лиссабоне жил, а потом пропал куда-то, случается такое, может, вернулся в родные края, Ежели в Мафру он вернулся, я, может, и встречал его там, как звался он, Звался он Балтазар Семь Солнц и был однорукий, левой руки у него не было, осталась на войне, Семь Солнц, Балтазар Семь Солнц, еще бы не знать, мы вместе работали, приятель мой, Большая мне радость выпала, верно говорится, тесен мир, вот попали мы оба на эту дорогу, и есть у нас общий друг, Семь Солнц хороший был человек, Разве умер он, Не знаю, а думается мне, не умер, когда у человека такая жена, как у него, ее Блимундой звать, ну и глаза у нее, какого цвета, даже и не сказать, меняются, так вот, когда такая жена у человека, он крепко держится за жизнь, пускай даже одной только правой рукой, но пальцев не разжимает, Жену его я не знал, Ему иной раз диковинные мысли на ум приходили, однажды сказал, что побывал неподалеку от самою солнца, Может, хватил винца, Мы все за вином сидели, когда он сказал это, но никто из нас не был во хмелю, а может, и захмелели мы, а потом позабыл я, но только хотел он сказать обиняками, что довелось ему летать, Довелось ему летать, это Балтазару-то Семь Солнц, никогда ничего такого я не слыхивал.