которая вынесла их наружу, было таким широким, что низкая поросль по берегам речных рукавов казалась лишь меховой оторочкой на серой ткани. И была очень далеко. А так как они начали переправу поздно, во второй половине дня, то уже начало темнеть. Они развели на островке костер — хорошо еще, что огня хватило, чтобы согреть воды для Марьяны. Дик и Казик напились прямо из озера, они пили много, нарочно пили много, потому что, если напьешься воды, это помогает против голода. Правда, им не помогло.

Вечером Дик попытался ловить рыбу — у него еще оставалось несколько стрел. Но он никогда раньше не стрелял в рыбу из арбалета и потому промахивался. А бластер он жалел — он не знал, много ли в нем осталось зарядов, и боялся, что тот скоро перестанет стрелять.

Ночь выдалась трудная, потому что ветер усилился и волны начали перекатываться через островок. «Кораблик» покачивался, и приходилось все время подталкивать его шестом на мелководье. А когда волны стали совсем большими, Дик и Казик слезли в холодную воду и удерживали так плот. Марьяна тоже не спала.

* * *

Олег с Сергеевым шли налегке, шли быстро и, главное, шли иначе. Изменилось их отношение к дороге. В прошлом году это было путешествие почти невероятное, на которое можно решиться лишь от отчаяния. Смерть Томаса была естественной платой за достижение несбыточной цели, и сам «Полюс» казался таинственным, далеким воспоминанием, реальность которого была сомнительна.

Сейчас они шли по трудной дороге к определенной цели с конкретными намерениями. Главное — дойти как можно скорее и связаться с экспедицией.

Сергеев обыденно и спокойно признавал в пути главенство Олега, и оттого, что старший не старался ничем подчеркивать разницу в годах и опыте, Олег так же спокойно признавал эту разницу. Это было путешествие двух взрослых мужчин.

Они как раз миновали гигантский гриб и шли среди скал, когда Сергеев спросил:

— Ты в самом деле любишь мою Марьяну?

— Мне так кажется, — ответил Олег. Он подумал, что более категоричный ответ будет Сергееву неприятен.

Сергеев словно не заметил дипломатичности ответа.

— Никто из нас не мог подумать, что мы доживем до свадьбы, до свадьбы следующего поколения.

— Мы об этом с ней не говорили, — смутился Олег.

Он вспомнил о Лиз, и ему захотелось спрятать эту мысль поглубже, чтобы Сергеев не увидел ее.

— Если все обойдется, — сказал Сергеев, — поселок этой свадьбы не увидит. Поселка не будет. Его сожрет лес.

Олег обернулся. Ему показалось, что сзади идет слон. Уже начало темнеть, и из-за снежных струй мир был закован в серую мглу. Сергеев шел спокойно. Он полагался на чутье Олега.

— Мне его не жалко, — произнес Олег.

— А мне жалко. Это почти половина моей жизни и большая часть жизни сознательной.

— Ты не хочешь домой?

— Не в том дело. Мы прожили долгие годы в нищете и бессилии, человек с Земли, увидевший нас с тобой, решил бы, что лицезреет обезьян. А я убежден: если мы вернемся домой, то в воспоминаниях останутся победы и моменты торжества, которых ты и не заметил.

— Я был маленький?

— Для тебя было естественно, что мы остаемся людьми, что ты ходишь в школу и ешь ложкой. А знаешь, какой праздник был, когда я сделал первую ложку?

Олег резко дернул Сергеева за рукав, свалил с ног, тот только крякнул от боли.

Над головами пронеслась черная стая. «Как всадники Апокалипсиса», — подумал Сергеев, глядя на стремительное и стройное движение черных теней.

— Что это было? — спросил он Олега.

— Не знаю. Я их как-то видел, давно еще, но не знаю, кто они. Ты говорил про ложку?

— А еще было много смешного. Мы часто смеялись. Раньше чаще, чем теперь, — теперь мы устали.

Они миновали пещеру, где в прошлый раз Олег провел тревожную ночь. Может, стоило остаться на ночь в ней — все же укрытие, но еще не совсем стемнело, и неизвестно, какая погода завтра. Упорство, с которым мокрый снег устилал землю, было тревожным. Сергеев не спорил с Олегом, хотя устал куда больше, чем тот. Уже через полчаса Олег пожалел, что они не остановились в пещере. Снег повалил гуще, Олег испугался, что они заблудятся. Они разбили палатку, забрались в нее, обнялись. Ночью похолодало. Сергеев, пока не уснул, рассказывал, что мать Марьяны его не любила. И даже хотела уйти от него, но осталась из-за Марьяшки. Это было странно: как можно уйти от человека в поселке?

Поднялся ветер и кидал горстями снег на маленькую палатку.

Они поднялись, когда рассвело настолько, что можно было разглядеть землю под ногами. Вернее, драное одеяло мокрого снега, сквозь которое торчали камни и редкие кусты.

Снег утих, но ветер выл с прежней силой, он был мокрый и злой. Олег глядел, как ежится под ветром Сергеев, какие у него темные корявые пальцы, которыми он резко отводил со лба прядь длинных пегих волос. И тут Олег понял, что боится. Боится, потому что в прошлом путешествии он не нес ответственности. Дик лучше охотился и находил дорогу, Томас помнил прежний путь, Марьяна умела лечить и знала травы. От Олега требовалось одно — идти. А если они теперь сбились с дороги? Если они не найдут ущелья, в котором течет холодный ручей? Возвращаться обратно? Это самое худшее, что может случиться. Только не возвращаться.

— У тебя кипит, — сказал Сергеев.

Олег высыпал в банку горстку сухих грибов. Они быстро набухли и всплыли. Сергеев и Олег по очереди, обжигаясь, вытаскивали из банки скользкие мягкие шарики, дули на них, потом жевали. Олегу есть не хотелось, это была необходимость, которую надо выполнить, иначе не хватит сил. В поселке всегда было плохо с солью. Раньше ее вообще не было, а теперь Вайткус отыскал за болотом солоноватый источник, и вокруг него можно было наскрести соли. Правда, она была скорее горькая, чем соленая, и Вайткус хитроумно выпаривал ее. Грибы, которые они жевали, были лишь чуть подсолены, но недостаточно, чтобы отбить противный, надоевший привкус.

— Пошли? — спросил Сергеев.

Олег и не заметил, как он поднялся и начал сворачивать палатку — полотнище из рыбьей кожи.

Олег проверил арбалет. Тетива отсырела, и ее пришлось подтянуть.

Они пошли дальше, вверх по склону. Олег не узнавал мест и со злостью на себя подумал: как глупо было не оставить знаков, ведь два раза прошли этим путем.

— Может быть, мое настроение, — как бы продолжил Сергеев, когда они прошли с километр, — вызвано еще и тем, что моя деятельность, моя