Иосиф Бродский явно не желал быть тихим и незаметным литератором. В чем-то он был близок Владимиру Маяковскому. Он считал, что поэзия должна широко внедряться в любое общество любыми средствами. Предлагал томики стихов ведущих поэтов размещать наряду с Библией в номерах отелей, рекомендовал чтение стихов на станциях метро. Собственно, об этом же он говорил в своей нобелевской речи: «Пишущий стихотворение пишет его прежде всего потому, что стихосложение — колоссальный ускоритель сознания, мышления, мироощущения. Испытав это ускорение единожды, человек уже не в состоянии отказаться от повторения этого опыта, он впадает в зависимость от этого процесса, как впадают в зависимость от наркотиков и алкоголя. Человек, находящийся в подобной зависимости от языка, я полагаю, и называется поэтом… Над человеком, читающим стихи, труднее восторжествовать, чем над тем, кто их не читает. Конечно, это чертовски окольный путь из Санкт-Петербурга в Стокгольм, но для человека моей профессии представление, что прямая линия — кратчайшее расстояние между двумя точками, давно утратило свою привлекательность».

Фотокорреспондент Александр Стефанович сумел побывать на церемонии вручения Нобелевской премии, хотя и не имел права на аккредитацию как советский журналист — посольство не разрешило. Он снимал церемонию на дешевую мыльницу и записывал выступления на купленный плеер. К тому же Стефанович привез из России в подарок Бродскому галстук Пастернака, который был на нем в шведском посольстве. Стефанович рассказывает: «Я привез Бродскому галстук Пастернака. По легенде Евгения Рейна, этот галстук был на Пастернаке, когда он в шведском посольстве узнал, что ему присудили премию. На фотографиях видно, как Иосиф снимает свой галстук и надевает новый — Пастернака. Он же очень обрадовался подарку, сказал: „Я в этом галстуке буду ‘нобелюху’ получать“». Все-таки «нобелюху» получать пришлось в другом, официальном наряде, пришлось влезть в непривычный и неудобный фрак, но галстук Пастернака поэт хранил при себе. Интересно: когда и кому из русских писателей будет подарен галстук Бродского?

В своих заметках Александр Стефанович отметил резкое недовольство советского посольства выступлением поэта: «Новый вариант речи был более полемичным. В частности, Иосиф вставил такую фразу: „Ленин был грамотен, Сталин был грамотен, Гитлер тоже, а Мао Цзэдун, так тот даже стихи писал, но список их жертв, тем не менее, далеко превышает список ими прочитанного“. С официальной советской точки зрения в 1987 году эта фраза была вызывающей. На следующий день это отметили все газеты… Надо сказать, что советские дипломаты и журналисты лекцию проигнорировали. Я был в академии единственным человеком из нашей страны. Вероятно, поэтому на следующий день меня пригласил к себе советский посол Борис Дмитриевич Панкин, бывший редактор „Комсомольской правды“. Он был огорчен: „Зачем Иосиф это сделал? Я в каждой шифровке пишу в Москву, что не надо нам повторять прежних ошибок. Неужели истории с Пастернаком и Солженицыным ничему не научили? Присуждение премии Бродскому можно было записать себе в актив, особенно в эпоху перестройки. А он такое про Ленина“».

Интересно, что в этом юбилейном интервью Стефановичу Иосиф Бродский еще собирается приехать в Россию:

А тем временем и в Ленинграде, и в Москве начались вечера поэзии нобелевского лауреата Иосифа Бродского, организованные Яковом Гординым, Евгением Рейном, Михаилом Козаковым. Постепенно то в одном журнале, то в другом стали появляться его стихи. Границу приоткрыли, и начиная с лета 1988 года Бродский уже стал выступать на литературных вечерах вместе с приехавшими из России писателями. 18 сентября, через 16 лет разлуки, к нему в Нью-Йорк прилетел Евгений Рейн, они проводили совместные вечера поэзии.

Стремительно росла мировая известность, еще стремительнее таяли нобелевские денежки. Многие знакомые подтверждают, что не привыкший к большим деньгам поэт щедро раздаривал свою премию всем нуждающимся. Выстроилась целая очередь. Посыпались и просьбы: помочь получить грант, написать рецензию или предисловие. До конца жизни Бродский был погружен в эту благотворительную суету. При его тяге к одиночеству, естественно, этот шум вокруг собственной персоны его угнетал. Чем больше он становился знаменит, тем больше было к нему претензий. А самого поэта угнетала явная бесцеремонность иных случайных знакомых, бывших друзей и даже бывших доносчиков. В Германии к нему на вечер пришел Шахматов, в свое время заложивший Иосифа по полной программе и чуть не доведший его до тюрьмы. Может быть, одной из причин отказа Бродского приехать в Петербург и была боязнь погрузиться в бесцеремонную толпу просителей и нахлебников. К тому же почти все бывшие друзья, от Наймана до Кушнера, были откровенно раздражены мировой славой и признанием поэта. Пожалуй, лишь немногие были искренне рады его успехам: к таким можно отнести Якова Гордина, Льва Лосева, Геннадия Шмакова, Михаила Барышникова, Глеба Горбовского, Евгения Рейна.

Летом 1989 года Иосиф Бродский был реабилитирован на родине. С тех пор начались настойчивые, регулярно повторяющиеся приглашения приехать в Россию, в родной Петербург. Может быть, эта настойчивость пугала Бродского. Если он и мечтал вернуться в родной город, то как бы невзначай, никому не говоря, инкогнито. Рассказывают, что однажды, когда они с Михаилом Барышниковым были в Стокгольме, Иосиф увидел паром, отправляющийся в его родной Питер, и внезапно спросил Барышникова: «Миша, а у тебя паспорт с собой?» Им обоим вернули в 1990 году русское гражданство и русские паспорта. Но они посмотрели друг на друга и решили не торопиться. А жаль. Думаю, он рано или поздно таким образом и навестил бы Петербург, где его к тому же избрали почетным гражданином города. Тогда и визы никакой не надо, сел на паром или на машину через Финляндию, и гуляй себе по Невскому, пока какого-нибудь знакомого не встретишь. Но что ушло, то ушло. Скорее всего, дал бы Бог ему жизни побольше, приехал бы обязательно с любимой женой Марией и дочуркой Нюшей, показал бы им свою родину…