А я, спустившись к воде, быстренько разделась, и рухнула разгоряченным от бега телом в прохладную и прозрачную, как стекло, глубину…

…Следующая же ночь подтвердила выводы Арти — подобравшись вплотную к лагерю сына и его спутника, мы увидели идиллическую картину: Самир, нехотя вталкивая в себя что-то съедобное, восседал спиной к пленнику, а тот, валяясь бревном прямо на холодной и влажной от вечерней росы земле, даже не пытался пошевелиться. Хотя явно не спал.

Наскоро перекусив, сын наломал кучу лапника, накрыл его чем-то вроде шкуры, и, не обращая внимания на монаха, завалился спать. Мы с Арти, замерев в каких-то двадцати метрах от него, встревожено наблюдали за пленником. И, как оказалось уже на рассвете, зря — имперец в принципе не смог бы что-либо предпринять, так как оказался лишен обеих рук! Мало того, на рассвете, пинком разбудив трясущегося в лихорадке пленника, Самир вытащил из его бедер иглы!

— Вовкины рассказы о службе… Применение подручных средств для скоростного обездвиживания языка… — сообразила я. И, вглядевшись в хмурое, замученное и какое-то очень взрослое лицо сына, подумала: — Боже, как он исхудал…

…Утро последнего дня перед выходом на побережье Самир встретил с мечом в руке — заставив своего пленника встать, он молниеносно нанес ему несколько ударов, и, протерев клинок от крови, с интересом оглядел результаты своей работы:

— Ну, что, думаю, что с такими ранами до корабля ты как-нибудь доберешься. Вернее, доберешься как раз до него! Мы их, конечно же, слегка перебинтуем… — он вытащил из рюкзака несколько грязных кусков ткани, и, располосовав их на длинные полосы, небрежно перемотал кровоточащее тело монаха. — Уговор не забыл?

Имперец бешено замотал головой:

— Я рассказываю о недавней стычке в лесу, приказываю доставить тебя в монастырь, а ты… — он сглотнул, — даришь мне легкую смерть!

— Молодец! — криво усмехнулся мой сын. — Что ж, поверим тебе на слово. Хотя, правильнее было бы отрезать тебе язык. Что скажешь? Допустим, ты пропустил удар в лицо. Меч пробил щеку и лишил тебя этого не очень важного для небольшого отрезка оставшейся тебе жизни органа…

Заросшее серой от грязи щетиной лицо монаха перекосилось, и из глаз полились самые настоящие слезы:

— Я скажу капитану все, что ты приказал! Только дай мне умереть по-человечески! Пойми, я…

— Думаешь, мне есть дело до твоих рыданий? — перебил его Самир. — Единственное, о чем я сейчас думаю — это о целесообразности. А моя способность понимать ВАС… умерла. Еще в Аниоре…

— Впрочем, — немножечко подумав, пробормотал Самир, — так и быть… Я пойду тебе навстречу. С одним условием. Когда меня проведут на корабль, ты и один из членов команды, который знает, в какой точке побережья меня планируется высадить, пойдете вдоль берега к ближайшему городку. Оставляя четкие следы от ДВУХ человек. И когда те, кто все эти дни шли за нами, вас найдут, ты расскажешь им все то же самое, что пел мне у озера. Думаю, эта информация им пригодится…

Монах, вздрогнув, затравленно посмотрел на моего сына, задумчиво глядящего практически на те самые кусты, за которыми прятались я и Арти:

— А они подарят мне легкую смерть?

— Да. Я им напишу… — криво усмехнулся Самирчик, и, срезав с ближайшего дерева подходящий кусок ветки, обмакнул импровизированную ручку в кровь своего пленника. — Ну-ка, повернись ко мне спиной…

— А если то, что ты пишешь, поймут на корабле? — покорно подставляя замызганную исподнюю рубашку под «перо», на всякий случай спросил монах.

— Вряд ли они в детстве учили русский… — мрачно буркнул сын и тяжело вздохнул. — Ладно, я закончил. Пора выдвигаться на берег…

Корабль выглядел именно так, как было описано в последнем пророчестве: перекошенный корпус, застрявший на пробившем днище куске скалы; разодранные в клочья паруса; запутавшиеся в обрывках такелажа обломки мачт. В гладкой, без малейшей ряби, поверхности моря освещенный лучами восходящего солнца остов выглядел жутковато: глядя на него, казалось, что ужасный шторм, выбросивший такую махину на прибрежные камни, таится где-то рядом, и вот-вот с новыми силами обрушит на берег беспощадные валы ныне неподвижной и прозрачной, как стекло, воды.

Ощущение было странным — Арти совершенно точно знал, что причиной кораблекрушения был не шторм, не ошибка капитана и не неправильная лоция: достаточно было взглянуть на выброшенные на прибрежный песок тела, как на ум приходило единственное подходящее слово. Слово, на первый взгляд никак не ассоциирующееся с мальчишкой, в этот самый момент в полном одиночестве бредущим в сторону Излисского монастыря. И вряд ли осознающим всю тяжесть ноши, взваленной им на свои, все еще детские, плечи…

— Это сделал не он… Не он… НЕ ОН!!! — услышав горячечный шепот Маши, осматривающей страшно изуродованные трупы монахов, де Коннэ отвлекся от своих мыслей и попробовал оттащить Логинову от очередного тела. Но не тут-то было:

— Я должна увидеть ВСЕ! — посмотрев на спутника сухими и страшными глазами, процедила она, и, оттолкнув в сторону его руку, решительно двинулась дальше. — Этому должна быть причина! Должна!!!

Трупов было много. Больше двадцати. И ни один из них не был убит одним ударом. Самир — если, конечно, убийцей был именно он, — кромсал матросов так, как будто лет двадцать проработал палачом. Или пыточных дел мастером. Или научился получать наслаждение от чужой боли.

В его руках имперцы умирали долго. Очень долго. И на них было страшно смотреть даже сейчас, когда принесшая отдохновение смерть слегка разгладила искаженные страхом и болью лица.

««Неужели он действительно потихонечку сходит с ума? — присев рядом с ближайшим трупом и осматривая лишенную ногтей и нескольких фаланг пальцев кисть, мрачно думал де Коннэ. — Бедолагу, с помощью которого Коррин-младший сломал десятника Берга, он мучил гораздо менее жестоко…»

— Им не давали умереть… — видимо, думая о том же, шептала Маша. — Почему? Что такого произошло за это время?

Увы, ответа на этот вопрос не было ни у Логиновой, ни у Арти — четыре дня назад, дождавшись, пока паруса корабля, взявшего на борт Самира, раздутые попутным ветром, скроются за горизонтом, они двинулись по цепочке следов за парочкой будущих пленников, давно скрывшихся из виду. А потом, записав признания десятника Берга, вызвали Эола и улетели в Аниор. Ждать, пока корабль завершит свое плавание…

…К моменту, когда последнее лежащее на берегу тело было осмотрено, на Машу стало страшно смотреть: бледная, с искусанными до крови губами, она тряслась, как в лихорадке и судорожно сжимала и разжимала кулаки. Чтобы случайно не наткнуться на ее бешеный взгляд, Арти прикрыл глаза и попытался вспомнить прочитанные перед высадкой из флаера строки:

«Обвисли клочья парусов,

клинком скалы пробито днище,

прибой выносит на песок тела матросов… крабов пищу…